Журнал Борьба Миров № 3 1924(Журнал приключений)
Шрифт:
Погодите, я еще не кончил! Не далее как в прошлом году по рабочему списку в Колорадо прошел губернатор, который так и не вступил в должность, вы знаете почему! Вы знаете, как ваша братия — филантропы и капиталисты Колорадо — проделали это! Вот еще пример того, как рабочих надувают и насилуют! Председателя Юго-Западного Объединенного союза горнорабочих вы держали в тюрьме три года по вымышленному обвинению в убийстве, а убрав его с дороги, вы разрушили и всю организацию! Ведь это же называется насиловать рабочих, не правда ли? В третий раз вы сплутовали, когда объявили неконституционным закон о прогрессивном подоходном налоге. Таким же образом вы похоронили законопроект о восьмичасовом рабочем дне в последней сессии Конгресса! И из всех абсолютно безнравственных плутней каплей, переполнившей чашу, было то, что вы упразднили принцип «закрытых дверей» [1]
1
Недопущение найма рабочих без согласия профсоюза.
Ответить на это было нечего. Но Гарфильд пытался оправдываться:
— Мы ничего не делали такого, к чему нас не вынуждала необходимость, раз мы хотели победить!
— Об этом я ничего не говорю, ответил Берти — Я возмущаюсь только тем, что вы сейчас пищите, отведав вашего собственного лекарства! Разве вы мало выиграли забастовок, заставив умирающих с голоду рабочих сдаться? Что же, трудящиеся выработали план, благодаря которому они уморят вас голодом и заставят вас сдаться! Им нужны «закрытые двери», право не принимать никого без профессиональных союзов, — и если они этого могут добиться, уморив вас голодом — что ж, умирайте с голоду!
— Мне кажется, что и вы получали выгоды от этого самого околпачивания рабочих, о котором вы упоминали, — вставил Брентвуд, один из самых подлых и лукавых представителей американской корпорации адвокатов. — Притонодержатель ничем не лучше вора! — засмеялся он. — Вы не принимали участия в обманах, но вы взяли долю плодов этого обмана!
— Об этом никто не спорит, Брентвуд, — протянул Берти. — Вы также неправильно поступаете, как Гэновер, приплетая сюда моральный элемент. Я не касаюсь того, хорошо ли это или плохо. Это гнусно, я знаю; но я возмущаюсь тем, что вы пищите, когда вас взяли в переделку и нажимают на вас! Разумеется и я получил выгоды от обманов и благодаря вам, господа, не имел даже необходимости самолично делать эту грязную работу, вы ее делали за меня — о поверьте, не потому, что я добродетельнее вас, а потому, что мой отец и его братцы оставили мне достаточно денег, чтобы я мог платить за эту грязную работу!
— Если вы намекаете… — начал Брентвуд.
— Постойте! Не волнуйтесь! — грубо оборвал его Берти. — Зачем нам лицемерить в этом воровском притоне? Все «высокое и прекрасное» — это хорошо для газет, для клубов молодежи и для воскресных школ; ради бога, не будем лицемерить друг перед другом! Вы знаете, — и вам известно, что я знаю, какое грязное дело было сделано в последний раз с провалом забастовки строительных рабочих, кто вкладывал деньги, кто делал работу, и кто извлек из нее выгоду (Брентвуд густо покраснел) — все мы одним миром мазаны, и самое лучшее для нас оставить мораль в покое! Я повторяю; ведите игру, ведите ее до последнего, но ради бога, не пищите, когда вас жмут!
Когда я отходил от этой группы, Берти терзал собеседников описаниями разных ужасов, указывая на то, что уже чувствуется недостаток припасов и спрашивая, что они собираются сделать. Немного позднее я столкнулся с ним в раздевальне, когда он уходил, и подвез его к дому на моем моторе.
— Славный удар, эта всеобщая забастовка! — говорил он, когда мы пробирались по людным, но чинным улицам. — Сокрушительный удар! Рабочие захватили нас врасплох и ударили в самое слабое место — в желудок! Я хочу удрать из Сан Франциско, Корф. Послушайтесь моего совета
Не думал я тогда, насколько прав был в своих предсказаниях Берти Мессенер. Я решил, что он алармист. Лично я собирался оставаться в городе и наблюдать интересную картину. Высадив его, я не поехал прямо домой, а отправился на поиски провизии. К великому изумлению своему я узнал, что лавчонки, в которых я покупал утром, начисто распродали товар. Я поехал на самую далекую окраину и к счастью мне удалось еще захватить коробку свечей, два мешка пшеничной муки, десять фунтов серой муки (она должна была пойти слугам), ящик консервированного маиса и два ящика консервированных томат. Очевидно, предстоял временный недостаток продуктов, и я мысленно поздравил себя с изрядным запасом провизии, который я успел сделать.
На следующее утро я, по обыкновению, выпил кофе в постели и теперь уже не только без сливок, но и без ежедневной газеты. Это отсутствие известий о внешнем мире было пока самым тяжелым моим испытанием. В клубе я мало узнал нового. Райдер уехал из Окленда на своей шлюпке, а Гельстед, съездил в Сан-Хозе и обратно на своей машине. По их словам, там происходило то же самое, что в Сан-Франциско. Все, решительно все было парализовано забастовкой. Во всех бакалейных магазинах товары были расхватаны представителями высших классов. Но в остальном царил полный порядок. Но что делалось в остальной части страны: в Чикаго? В Нью-Йорке? В Вашингтоне? Вероятно, то же самое, что и у нас, решили мы. Но мы не знали этого с положительной достоверностью, и это раздражало.
Кое-какие новости имелись у генерала Фольсома. Была сделана попытка поставить на телеграф военных телеграфистов, но провода оказались перерезанными во всех направлениях. Покуда это был единственный противозаконный акт, учиненный рабочими, и то, что это было сделано одновременно, во всей округе, доказывало полную его предумышленность. Фольсом соединился по беспроволочному телеграфу с военным постом в Бенисии, но телеграфные линии которого охранялись солдатскими патрулями на всем пути в Сакраменто. На одну только минуту они получили связь с Сакраменто, а затем провода опять оказались перерезанными. Генерал Фольсом полагал, что такие же попытки установить сообщение делались по всей стране, но он не решился сказать, есть ли у него надежды на успех таких попыток. Больше всего его беспокоило срезывание телеграфных проводов; приходилось заключить, что это очень важный пункт широко задуманного рабочего заговора. Как жаль, говорил он, что правительство не построило давно проектированной сети беспроволочных станций.
Дни проходили за днями, время тянулось монотонно и скучно, нового ничего не случилось. Интерес новизны притупился. На улицах было уже не так людно. Рабочие перестали ходить в центр города смотреть, как мы переносим забастовку. Уже не так много автомобилей разъезжало по улицам. Ремонтные мастерские и гаражи были заперты, и раз машина ломалась, она выбывала из строя. На моей машине сломалась вилка, и ни за деньги, ни в одолжение я не мог добиться, чтобы ее починили! Как и все прочие, я теперь ходил пешком. Сан- Франциско замер, и мы не знали, что делается в остальной части страны. Но из того, что мы этого не знаем, мы заключали, что по всей стране царит такая же мертвая тишь, как у нас, в Сан-Франциско. Время от времени в городе появлялись прокламации Организованного Труда — они были отпечатаны много месяцев тому назад и свидетельствовали о том, как основательно Ф. П. Р. подготовляла забастовку. Все детали ее были разработаны давно. Никаких актов насилия покуда не отмечалось, если не считать того, что солдаты застрелили нескольких рабочих, перерезавших проволоки; но население трущоб голодало и начинало зловеще шевелиться.
Дельцы, миллионеры и лица свободных профессий устраивали митинги и выносили резолюции, но не было способа опубликовать эти воззвания. Их нельзя было даже напечатать. Однако, под давлением этих митингов генерал Фольсом оказался вынужденным захватить военными силами оптовые склады и все склады муки, зерна и продовольствия. И пора было, потому что в домах богачей, уже начался голод, и необходимо было установить хлебные очереди. Я видел, что у моих слуг начинают вытягиваться физиономии, и поразительно, какой урон они нанесли моему запасу провианта! Как я впоследствии узнал, каждый из слуг потихоньку от меня крал запасы и устраивал собственный склад!