Журнал «Если», 2000 № 01
Шрифт:
— Отправляйтесь спать, — скомандовал он. — Представление окончено.
Вместе с Плутархом он укрыл Урса полотняной простыней, а поверх нее — мягким шерстяным одеялом.
— Любитель роскоши! — сказал Агриппа, ухмыляясь. Он редко улыбался, и теперь его лицо стало почти красивым. Аргиппа был рожден командовать — хладнокровный неприступный воин, чей опыт и неодобрение опрометчивой смелости заслужили такое уважение, что от желающих служить под его началом не было отбоя. В битвах он терял меньше людей, чем другие лихие начальники, и тем не менее неизменно достигал поставленной цели. В конных когортах его прозвали Ночным Кинжалом или попросту Кинжалом. Плутарх был его вторым декурионом, молодым человеком, недавно покинувшим родной Эборакум, так что ему еще предстояло показать, чего он стоит на поле боя.
Вошел лекарь, нашел пульс Урса, послушал его дыхание и попытался привести в чувство при помощи пахучего снадобья. Но Урс не шевельнулся, хотя Плутарх закашлялся и поспешил отойти.
— Он в глубоком обмороке, словно от удара, — заключил лекарь.
— Что тут произошло?
Агриппа пожал плечами.
— Я спал в соседней комнате и проснулся оттого, что сначала закричал мужчина, потом женщина. Я вошел сюда с юным Плутархом: сикамбр лежал на полу, а женщина рыдала. Я решил, что это какой-то припадок.
— Не думаю, — задумчиво произнес лекарь. — Мышцы не сведены судорогой, а сердце бьется хотя и медленно, но ровно. Ну-ка, — обернулся он к Плутарху, — поднеси фонарь к кровати.
Молодой человек повиновался, и лекарь оттянул правое веко принца. Зрачок сузился до черной точки в синем кружке радужки.
— Вы его хорошо знаете?
— Я почти нет, — ответил Агриппа, — но Плутарх много дней проводил с ним вместе.
— Он причастен тайнам?
— Нет, не думаю, — сказал Плутарх. — Он никогда ничего такого не говорил. Правда, один раз упомянул, что дом Меровеев славится своим постижением магии, но при этом он улыбнулся, и я решил, что он шутит.
— Так значит, — продолжал лекарь, — он не говорил на непонятных языках, не занимался гаданием, не толковал знамения?
— Нет.
— Ну хорошо, пока пусть полежит тут. Утром я пришлю дочку с настоем для него. И он проспит до вечера.
— Благодарю тебя, почтеннейший, — торжественно произнес Агриппа.
На рассвете кожа Урса начала зудеть, и наконец он сумел открыть глаза. Долгое время он смотрел на грубо отесанные балки потолка. По щекам его струились слезы, а воспоминания жгли душу. Наконец жаркая боль горя сменилась льдом ненависти.
Открылась дверь и вошла Порция, его ночная подруга, с деревянным подносом, на котором рядом с деревянной чашей ключевой воды стояла тарелка с хлебом и сыром, а также крохотный бронзовый фиал, закупоренный воском.
— Тебе лучше? — спросила она, поставив поднос на ларец у стены и закрыв дверь.
— И да, и нет, — ответил он.
Она села рядом с ним, обняла его, прильнула к нему худеньким телом. Он почувствовал сладкий аромат ее каштановых волос, ощутил ее маленькие груди. Он взял ее за подбородок и нежно поцеловал.
— Я сожалею, что из-за меня ты вчера попала в неловкое положение. Прости меня. И вообще, ты заслуживаешь лучшего…
— Не проси прощения. Ты не сделал мне ничего плохого. — Только тут до ее сознания дошло, что он отверг ее любовь. Однако она была римлянкой и из гордого рода. — Вот еда. Тебе следует подкрепиться.
— Мне надо увидеть короля.
— На твоем месте я сначала бы оделась… и вымылась. — Она отодвинулась от него, встала и направилась к двери. — Ты просто дурак, Урс, — сказала она, и дверь за ней закрылась.
Принц быстро умылся, затем надел рубаху, тунику, черные гетры и накинул серебристо-серый плащ. Британскому командиру конного отряда этот костюм обошелся бы в годовое жалованье, но впервые Урс, глядя в длинное бронзовое зеркало, не почувствовал никакого удовольствия.
Хотя он просил доложить, что у него неотложное дело, король утром его не принял; и до назначенного часа принц бродил по Камулодунуму. Позавтракал в саду харчевни, потом отправился на улицу Оружейников и купил новый меч с чуть изогнутым лезвием в берберском стиле. Эти мечи пришлись по вкусу конникам Утера. Для всадника изогнутый клинок куда удобнее традиционного гладия, к тому же они были длиннее.
Церковный колокол отбил четвертый час после полудня, и Урс поспешил к северной башне, где Бальдрик, слуга и оруженосец Утера, велел ему подождать в длинной зале под покоями короля. Там Урс просидел еще один мучительный час, и только тогда его проводили к королю.
Утер, чьи волосы были заново выкрашены, а борода расчесана, сидел в лучах предвечернего солнца и взирал на поля и луга за стенами города. Урс поклонился.
— Ты заявил, что дело не терпит отлагательства, — начал король, указывая на сиденье у парапета.
— Да, государь.
— Я слышал о твоем припадке. Все прошло?
— Телесно я здоров, но сердце мое разрывается.
Быстро и ясно Урс описал представшие ему видения — и гнусные расправы, свидетелем которых стал.
Утер выслушал рассказ, не проронив ни единого слова, но его серые глаза померкли и смотрели куда-то вдаль.
— Это был не сон, государь, — сказал Урс, неверно истолковав его молчание.
— Я знаю. — Утер встал и прошелся по парапету. Потом обернулся к принцу.
— Что ты чувствуешь к Вотану?
— Я его ненавижу, государь, как никого другого.
Утер кивнул.
— А зачем ты пришел ко мне?
— Просить разрешения вернуться домой… и убить узурпатора.