Журнал «Если», 2003 № 06
Шрифт:
— Это нарушение естественного процесса эволюции.
— За время существования жизни на Земле вымерли миллионы видов животных — сгинули в небытие, не оставив после себя ничего, кроме окаменелостей. Сейчас пришла наша очередь. Это очевидно для всякого, кто умеет работать мозгами, но никто не хочет сознавать серьезность факта — каждому понятно, что свою-то жизнь он дотянет в комфорте, а дальше — хоть потоп. Хомо сапиенс остановил свою эволюцию, усовершенствовав до предела технологии, позволив выжить и благоденствовать любому заведомо нежизнеспособному уродцу. Мы выкинули естественный отбор в мусорную корзину — легко, непринужденно,
— Что значит «разгребать», Хозяин?
— Ты прекрасно знаешь, Тутмес.
— Убивать.
— Да. Убивать всех, кто не соответствует генетическим стандартам. Спартанцы выкидывали своих ублюдков в море безо всякой жалости, никто не заикался о правах и свободах — и оставались красивыми и здоровыми. Мы плюнули на законы природы, и в ответ она плюнула в нас. Мутации возникают непрерывно, спонтанно, это элементарный биологический закон. В первой половине двадцать первого века с этим еще справлялись — даже добились успехов, когда было введено обязательное кариотипирование [12] всех беременных. Ты помнишь, к чему это привело.
12
Кариотипирование — определение совокупности морфологических признаков хромосом (размер, форма, детали строения, число и т. д.).
— Помню…
— Сначала пришлось принудительно прерывать каждую четвертую беременность. Потом — каждую третью. Когда дело дошло до пятидесяти процентов абортов, бабы цивилизованной части планеты завопили и зарыдали, побежали по судам. Два года юридических войн… Цивилизованность победила. Кариотипирование было объявлено преступлением второй степени. Острословы-юристы порезвились в свое удовольствие, разжирели на миллиардах, вложенных в дело о генетическом контроле. Но, поверь мне Тутмес, именно они поставили большой черный крест на человеке разумном как на биологическом виде. Там, где исчезает хотя бы малейший отбор, начинается резкая деградация. Генетический груз уже добрался до критической массы. Сейчас две трети людей — носители ублюдочных генов, причем доминантных. Процесс набрал скорость, Тутмес. Всего три поколения спустя здоровый человек станет реликтом. Для того, чтобы найти Лину и два десятка ей подобных, я потратил два года.
— Почему вы не искали в Азии и в Африке, Хозяин? Процент чистых генов там гораздо выше…
— А ты не знаешь почему? — рявкнул Виктор.
— Извините, Хозяин! — Тутмес скукожился, посерел от страха, сложился в поклоне. — Простите, ради Бога!
— Потому что чертовы ниггеры и азиаты вымрут позже приличных людей! Только не говори, что я расист!
— Нет-нет, что вы, такое мне и в голову прийти не может…
— Белая раса сделала больше всех для этой долбаной планеты, а вымрет первой из-за своего сибаритства и чистоплюйства. Это, по-твоему, нормально?
— Нет, нет.
— Это ты — расист, — Виктор ткнул пальцем в согбенного Тутмеса. — Все вы, цветные, ждете, пока мы окочуримся, лелеете надежду поплясать на наших косточках, получить в наследство то, что мы создали сотнями лет труда. Только ничего у вас не выйдет. Знаешь, почему?
— Понял…
— Ладно… — Виктор махнул рукой, остывая, как чайник, выпустивший пар. — Довольно болтать. Начнем работу. Сегодня я введу Лине присадку генотолерантности. Присадку высшего качества — в пару тысяч раз дороже того дерьма, что торчит в твоих хромосомах. Присадку, изготовленную на материале Амеадоры красной со Станса. Три дня уйдет на адаптацию. И это будет нашим первым шажком. Фундаментом, на котором мы выстроим наше здание, прочное и совершенное…
День пятый
Лина сидела в кресле и глядела на Тутмеса. Тень уходящей боли замутняла ее взгляд, тянула вниз уголки губ. Длинные пальцы гладили кожу подлокотников, пытаясь убедиться в их реальности.
— Почему я здесь? — шепнула тихо, едва слышно. — Я вернулась на Землю. Я гуляла по парку, летала в небе, плавала в океане. Пила вино с друзьями… Легкое чистое вино… Я выкинула из головы мысли о Викторе и его мертвом Слоне. Почему я снова здесь?
— Вы все время были здесь, — сказал Тутмес, тоже почти шепотом. — Все три дня. Это был сон, юная госпожа. Сон и не более того.
— Сны не бывают такими… настоящими.
— Бывают. Искусственный сон. Он сродни наркотическим грезам, он ярче, чем сама жизнь.
— Значит, Вик все-таки вкатил мне какую-то присадку?
— Да, госпожа.
— Я убью его, — голос девушки стал громче, обрел яростный оттенок. — Убью!
— Вы когда-нибудь убивали, госпожа?
— Нет… Что ты, конечно, нет.
— Тогда не убьете и сейчас. Это страшный грех — убивать. Это оставляет огромные дыры в душе, их не залатать ничем. Не думайте об этом, юная госпожа.
— А ты убивал?
— Да, госпожа. — Лицо Тутмеса исказилось, постарело вдруг на десяток лет.
— Что будет дальше?
— Дальше? — Тутмес покачал головой. — Никто не знает, что будет дальше. Многие думают, что знают свое будущее, но это лишь обман. Иллюзии людей — сильных и слабых.
— А ты какой — сильный или слабый?
— Я слаб, госпожа. Я ничтожен. И Хозяин слаб, как бы высоко ни ставил себя. А вот вы, госпожа, можете стать сильной. Очень сильной. Если выживете.
— Ты говорил, что у меня нет шансов.
— Есть. Теперь, может быть, есть. Вы сильнее, чем показалось сначала.
— И что же мне делать?
— Ничего. Закройте глаза и слушайте шум леса. Рокот крон в высоте, песни лягушек, разговоры птиц, крики обезьян, шорох листвы под ногами… Это скажет вам о многом.
— Здесь нет леса. Нет ничего, кроме уродливого камня.
— Закройте глаза, госпожа.
Веки Лины медленно опустились, голова откинулась на спинку кресла.
— Вы слышите, госпожа?
— Да… Откуда это, Тутмес?
— Это лес, госпожа. Лес, из которого мы вышли. Лес всегда в нас. Он живет там, внутри.
— Что мне делать, Тутмес?
— Слушайте лес, госпожа. Может быть, он спасет вас.
— Поговорил с ней, Тутмес? — спросил Виктор.
— Да. Она снова спит. Юная госпожа спит, и ей снится лес.
— Какое впечатление она производит?
— Хорошее. Очень хорошее. Вы нашли прекрасный материал, Хозяин.
— Как ты думаешь, сегодня вечером удастся приступить ко второму этапу?