Журнал «Если», 2005 № 11
Шрифт:
Иными словами, рядом со мной сидели две самые обычные богатенькие стервы.
Глядя на них, я почти пожалела, что не пошла учиться в колледж.
Чтобы не выделяться, я захватила из дома несколько листов бумаги и ручку. Теперь я достала их из своей сумочки из коричневого кожзаменителя, положила на столик перед собой и выглядела, наверное, как остальные студентки. Я больше не краснела и не потела — я строчила. А писала я вот что:
Я сижу за кассой в «Папиксе». Профессор подходит к раздаче. «Сейчас, сейчас, одну минуточку», — говорит он, и мы ждем минуточку. Профессор вынимает из фольговой упаковки мятную зубочистку. Он двигает туда-сюда блюдечко для мелочи. Он стучит по плинтусу мысками своих оксфордских туфель и произносит: «Дайте мне для начала яичный салат с оливками». «Хлеб нужен?…» — спрашиваю я. Он молчит еще примерно минуту. Я снова жду, постукивая по блокноту тупым концом карандаша. Наконец он говорит: «Только майонеза, пожалуйста, кладите поменьше». «С вас три семьдесят пять», — говорю я, а он отвечает: «Вы позволите пригласить вас на ужин?».
А я говорю: «Чего-о?…».
Узнаёте? С этого я начала свой рассказ, только теперь я следила за орфографией и расставляла запятые. Я как раз дошла до того момента, когда мы с Элом поехали в кино, когда все вокруг неожиданно затихли. Я подняла голову. На возвышение внизу всходил…
Мой лось.
Я не вру.
Клянусь!..
Почему-то я сразу поняла: мой лось и мой муж — это одно и то же существо. Я вышла замуж за лося. Впрочем, Альцибиадис почти наверняка был не простым лосем; его превращения, подумала я, как-то связаны с луной. Что ж, такие вещи иногда случаются, рассудила я, и ничего удивительного в этом нет. Это как предвыборный значок: если взглянуть на него под одним углом — видно лицо кандидата; под другим — какой-нибудь политический лозунг. Я готова поклясться, что все эти студенты и студенточки видели перед собой совершенно нормального мужчину в белой сорочке, шерстяных брюках и оксфордских туфлях, в то время как я видела лося. Должно быть, подумала я, после того, как я швырнула в него сумочкой, ему стало стыдно, и он решил показаться мне в своем натуральном виде.
Ну как, скажите на милость, можно не любить человека, который так переживает из-за самой обыкновенной семейной ссоры?
В эти минуты Альцибиадис выглядел… даже не знаю, как сказать. Одухотворенным, что ли… Одухотворенным и страдающим. Медленной поступью он взошел на возвышение внизу, встал за кафедрой, тряхнул своей лосиной бородкой, замычал и зафыркал. Весь зал дружно вздохнул и начал писать конспекты.
Потом студенты и студентки задавали вопросы, и он снова мычал и всхрапывал, а они опять записывали.
Я смотрела на моего лося и чувствовала, что влюбляюсь в него с новой силой. Мне хотелось подойти к нему, обнять за шею, поцеловать в нос с горбинкой и погладить его тяжелые рога, но я только склонилась к столу, чтобы записать то, что вы уже прочли. На той лекции я написала большую часть своего рассказа, если только это можно назвать рассказом. Я бы назвала это своим любовным посланием…
Единственное, о чем я жалела, это о том, что рядом со мной нет мистера Балтазара. Он бы сразу перестал переживать из-за своего дерева, если бы увидел, как гордо мой лось стоит на лекторском возвышении, увидел его широкую грудь и могучие рога.
Когда я выходила из аудитории, мне захотелось разыскать Винни, чтобы поделиться с ним своей радостью. На первый взгляд, это может показаться странным, но на самом деле ничего необычного в подобном желании нет. Человек, который выигрывает огромную сумму в лотерею, в девяносто девяти случаях из ста не бежит в банк, чтобы получить деньги. В девяносто девяти случаях из ста он первым делом звонит своей любимой тетушке Минни или еще кому-то. Так и я. Я не спешила. Мне хотелось немного потянуть время, чтобы снова увидеть Эла таким, каким он был раньше — увидеть большие печальные глаза, маленькую лысинку на макушке, французский свитер на плечах и никаких рогов. Меня переполняла любовь. Она переполняла меня до такой степени, что мне стало трудно дышать, а в подобных случаях я начинаю смеяться, как бы глупо это ни выглядело со стороны. Я об этом уже говорила. Мне было все равно, что обо мне подумают, потому что сама я могла думать только о своем Альцибиадисе. Я поняла, что он для меня — все. Даже больше, чем все, потому что теперь я знала, какой он на самом деле. С одной стороны, он — мой профессор, и он любит меня, заботится обо мне, покупает мне всякие вещи и так далее, но, с другой стороны, он — мой лось, который всегда будет жить в моей душе, в моем сердце. И я считаю, что это совершенно научно и естественно, потому что человек не может и не должен быть чем-то одним.
Так или примерно так я сказала женщине, которая сидела рядом со мной в автобусе. Прямо взяла и брякнула ни с того ни с сего: мол, если бы я говорила, что он — обыкновенный лось, меня можно было бы прямо сейчас закатать в сумасшедший дом, но дело в том, что он не просто лось. Он одновременно и лось, и человек, и это абсолютно нормально. То есть в этом нет ничего удивительного. Каждый может быть чем угодно и в то же время оставаться собой. Так я и сказала той женщине. Если, говорю, какой-нибудь ученый скажет, что видит только человека, это будет означать, что он смотрит на предвыборный значок под каким-то одним определенным углом, не так ли? Такое мое мнение, мисс. В конце концов, мы живем в Америке, а не где-нибудь еще, и каждый имеет право думать так, как он считает правильным.
А она мне ответила:
— Разумеется, милочка, мы живем в Америке, а не где-нибудь еще, поэтому будь добра — убери с моих коленей свою сумку, о'кей?…
Мне хотелось найти Винни, потому что он мой ангел или что-то вроде того. Я знала, что даже если он за что-то на меня сердится, я сумею пробиться к нему, какими бы толстыми стенами он от меня ни отгородился. Конечно, иногда он выглядит как самый настоящий Форт-Винни, но для меня это не крепость. Во всяком случае, не с такими новостями… Я расскажу ему все, что узнала и поняла, и он тоже поймет. Поймет, даже если я скажу, что мой муж — лось-оборотень и что я только рада этому и люблю его. Даже если это прозвучит глупо, я все равно должна рассказать Винни. С тех пор как он уволился из нашей кафешки, я видела его только в автобусе (отражения в оконном стекле, конечно, не в счет), поэтому я стала искать его именно в автобусах, пересаживаясь из одной машины в другую. Это, кстати, оказалось недешево, поскольку стоимость билета включает только одну бесплатную пересадку.
Так я проездила несколько часов, но Винни так и не встретила. Зато выйдя на последней остановке, я вдруг подумала, что «Папикс» находится всего в трех-четырех кварталах и что было бы очень славно зайти туда повидать девчонок. Словом, я отправилась на Глайд-стрит, и что же вы думаете? Угадайте, кто сидел в «Папиксе» у стойки и трепался с Джоан и Лили?!
Винни я узнала еще до того, как толкнула стеклянную дверь, хотя он и сидел ко входу спиной. На нем была эта его джинсовая курточка и вязаная шапка. Винни не спеша помешивал ложечкой кофе со сливками. «Кремора» [2] и два сахара — или я не знаю этого парня!.. Когда я вошла, колокольчик под притолокой звякнул, и Винни обернулся. Конечно, он меня увидел и узнал, но — вот странность — не вскочил и не поздоровался. Так и остался сидеть, повернувшись ко мне вполоборота и болтая с Лили, словно ничего не произошло.
2
«Кремора» — товарный знак порошкового заменителя сливок к кофе производства компании «Дин спешлти фудс».
— Винни, — сказала я. — Здравствуй Винни! Ты что, не рад мне?
— Конечно, он рад, — ответила за него Лили. — Ты и цирроз печени… Винни рад вам обоим, не знаю только, кому больше…
— Ты разбила ему сердце, Гвендолин, — объяснила Джоан.
И только Винни промолчал. Он опустил голову и даже не посмотрел на меня.
Ну, я напустила на себя веселый вид.
— О чем вы тут беседуете? — спрашиваю.
А Лили этак по-особому кладет руку Винни на плечо. Сексуально, если вы понимаете, что я хочу сказать…
— Не обращай на нее внимание, Винни, — говорит она. — Гвендолин теперь замужняя женщина.
Последние два слова она произнесла — словно козявку стряхнула.
И Джоан туда же:
— Я думаю, Гвен, тебе лучше уйти, — говорит.
— Но чем я перед вами провинилась?!
Никто мне не ответил. Винни все так же молча скреб ложечкой по дну чашки, да вздымались при каждом вздохе пышные груди Лили, стиснутые этим ее поддерживающим чудо-лифчиком за пятьдесят баксов. Мне оставалось только уйти.