Журнал «Если», 2009 № 03

Лукьяненко Сергей Васильевич

Ланч тоже обошелся без происшествий, и послеполуденный чай, и целый день. И следующий, и последующий дни. И наконец я перестал ожидать, когда в стену стукнет второй башмак.

Оказалось, что успокоился я слишком рано.

Спустя четыре дня, воскресным утром, произошло непредвиденное. Ожидая, когда прихожане соберутся, я вносил последние мелкие исправления в текст проповеди и наконец вышел на кафедру к своей пастве.

Начал я, как обычно, с благословения. Затем мы молились, слушали гимны, и наконец пришло время проповеди. Стоило мне произнести несколько слов, как

я почувствовал нарастающее беспокойство в зале. Вначале я не мог определить причины волнения людей. Один за другим они поворачивались и смотрели на кого-то, кто только что сел в последних рядах, но я и представить себе не мог, в чем проблема, поскольку любой прохожий был желанным в нашей церкви. Потом вновь прибывший слегка шевельнулся, и я увидел отблеск света, отраженный от его щеки.

Это был Джексон. Он где-то нашел или сделал сам телесного цвета крем и покрыл им почти все лицо, голову и руки. На металлическое тело он нацепил истрепанный кособокий костюм, видимо, выкопанный из помойки в переулке позади церкви. На первый взгляд, в тусклом свете зала, метров с тридцати он мог сойти за человека — но только издалека, и только на первый взгляд.

Я спустился с кафедры, прошел к последнему ряду скамей и остановился перед Джексоном.

— Пойдем со мной, — приказал я ему. — Немедленно!

Он поднялся и прошел за мной в ризницу справа от кафедры. Я закрыл дверь.

— Ладно, Джексон, — вздохнул я. — В чем дело?

— По причинам, которых я пока не могу понять, вы ограничили свой приход только людьми, — объяснил он. — Я подумал, что если буду выглядеть как один из них, то смогу присоединиться.

— Чтобы стать человеком, недостаточно вымазаться косметикой и нацепить на себя тряпье, — строго сказал я.

— А чего достаточно? — спросил он.

— Я полагал, мы уже закрыли эту тему, — ответил я.

— Если Бог создал меня, почему мне запрещено говорить с Ним? — настаивал он.

— Тебе не запрещено говорить с Ним, — сказал я. — Тебе запрещено говорить с Ним в моей церкви по воскресеньям, когда собирается мой приход.

— Если церковь не считается лучшим местом общения с Богом, зачем вы приходите сюда каждый день? — спросил он. — Почему люди собираются здесь говорить с Ним, если они могут делать это где угодно? Если воскресенье не является самым подходящим днем, почему они не собираются, например, по вторникам?

Первым моим побуждением было сказать: «В силу привычки», — но это свело бы на нет всё сделанное мною в жизни, поэтому я попытался сформулировать ответ так, чтобы и он смог понять, и я смог бы с этим жить.

— Говорят, что человек — общественное животное, — начал я. — Ему удобно и покойно рядом с такими же, как и он, людьми. Я мог бы дать тебе определение понятия одиночества, но ты не способен ощутить эмоциональную пустоту, которая его сопровождает. Люди собираются вместе помолиться в церкви, потому что общая молитва несет им чувство единения, взаимной поддержки, общих ценностей. Имеешь ли ты хоть какое-нибудь представление о подобных вещах?

— Что заставляет вас думать, что я не могу постичь эмоциональной пустоты? — только и спросил он.

Я уставился на него, пытаясь — безуспешно — найти ответ.

Вдруг кто-то постучал в дверь, и низкий голос спросил:

— С вами все в порядке, преподобный?

— Если надо помочь с роботом, скажите, — проговорил другой.

— Все нормально, — крикнул я в ответ. — Выхожу через минуту, пожалуйста, садитесь на свои места. — Я повернулся к Джексону: — Ты остаешься здесь. И не уйдешь из ризницы, пока я не вернусь. Ты понял?

— Понял, — сказал он. Никаких «сэров» и «преподобных», просто «понял», и всё.

Я оставил его, запер за собой дверь и вернулся на кафедру. Когда я занял свое место, все увидели, что я вернулся, и злобный шепот быстро стих.

— Что за чертовщина тут творится, преподобный? — требовательно спросил мистер Уиттакер.

— Что это было за существо? — осведомилась миссис Хендрикс.

Я поднял руку, требуя тишины.

— Объясню, — кивнул я.

Вытащив чуть помятые листы проповеди из кармана, куда я их в растерянности засунул, я быстро просмотрел первую страницу. Сегодняшнее нравоучение касалась таких свойственных нам грехов, как чревоугодие и праздность. Вдруг речь показалась мне настолько банальной и ничтожной, настолько далекой от настоящих проблем, возникших в моей церкви здесь и сейчас.

— Я собирался прочитать вам сегодня вот это, — указал я на листки, — но думаю, что нам надо поговорить о гораздо более важном. — Я разорвал их пополам и позволил обрывкам плавно разлететься по полу.

Я понял, что привлек напряженное внимание каждого, и пока сосредоточенность не иссякла, начал говорить, надеясь, что верные слова найдутся сами собой.

— Это кошмарное зрелище устроил нам Джексон, робот-уборщик, которого последнее время многие из вас видели здесь, в церкви. Как и все роботы, он обязан находить дефекты и поломки и исправлять их.

Я помолчал, внимательно оглядывая свою паству. Люди были настроены если не угрожающе, то весьма скверно, но тем не менее слушали. Я продолжил:

— Однажды, несколько месяцев назад, я решил извлечь выгоду из этой обязанности и стал репетировать проповеди в его присутствии. Я просил робота указывать на любые внутренние противоречия. Моя просьба неизбежно заставила его указывать мне на то, что является для нас предметом веры, хотя, на первый взгляд, нелогично и противоречиво. Я дал ему почитать Библию, чтобы он мог понять разницу между Божественными истинами и логическими нестыковками. До недавнего времени я не осознавал, что робот принял ее за непреложную истину.

— Но это и есть истина! — резко проскрипел мистер Ремингтон. — Это же Слово Божье!

— Знаю, — ответил я. — Но он думает, что оно применимо не только к людям, но и к роботам. Он верит, что обладает бессмертной душой.

— Машина? — громко фыркнул мистер Джемисон. — Да это же богохульство!

— Им недостаточно было захватить все наши рабочие места, — возмутилась миссис Уиллоуби. — Теперь они хотят забрать и наши церкви!

— Богохульство! — с нажимом повторил мистер Джемисон.