Журнал «Если», 2009 № 03
Шрифт:
Вагон-ресторан оказался почти пустым. Теплая компашка собралась в другом его конце, тянула из бутылок и комментировала подвиги супермена. Лысый супермен на экране висевшего под потолком телевизора азартно откручивал кому-то голову.
— Что кушать будем? — официант был молодым, в вышитой косоворотке, с тонкими усиками и зачесанными на пробор гладкими волосами. К нему так и тянуло обратиться: «Эй, человек!» А потом ввернуть что-нибудь этакое, про четвертину и осетрину.
— Девочке на первое — суп, тут у вас с фрикадельками, и спагетти. Да, правильно, с курицей. А мне борща, картошки с мясом, огурчиков соленых. Хлеба куска четыре. А запить… Нет, ты на меня, Редиска, не зыркай. Никакой колы, пузо
— Мы мигом! — склонившись, совсем как трактирный начала прошлого века, официант ловко смахнул полотенцем с чистого столика несуществующие крошки и исчез.
Борщ был наваристый и густой, с кусками мяса и щедро посыпанный зеленью. Аношкин и не заметил, как заглотил весь. Девочка тоже увлеченно орудовала ложкой, потом отодвинула пустую тарелку, взяла вилку и принялась за спагетти. Ели молча. Сергей откинулся на спинку сиденья и открыл никелированной открывашкой вторую бутылку пива. Захотелось спать.
— Эй, Редиска, а чего мы с тобой до сих пор не познакомились? — девочка уже вылавливала клубнички из вазочки с мороженым. Его тоже потом заказали. — Вот меня Сергеем зовут. А в твое личное дело я не глянул, не люблю я их, бумажки эти. Бумажки в «делах» совсем другими становятся. Читаешь, уже не человек перед тобой, а какой-нибудь подозреваемый. Так знакомимся?
«Рита», — сказала девочка.
— Рита, — попробовал на вкус слово Аношкин. — Рита — рио-рита, да? Ну, помнишь, музыка такая была: та-та та-та-та-та? — узнаваемо пропел участковый. — Слышала?
«Не-а, — сказала Рита, — меня папа Марго звал. Когда веселый был и шутил. А так всегда — Рита».
— Марго, это Маргарита, что ли? Знаменитое имя. Я книгу одну читал, потом расскажу. А мама тебя как называла? — с устатку пиво подействовало на Аношкина расслабляюще, и он разговорился.
«Никак, — отрезала вдруг Рита и резко поднялась, — пойдем, я спать хочу. И писать».
— Ну, пойдем, — растерялся слегка Аношкин. — И в самом деле, засиделись что-то. — Поднялся из-за неудобного столика и таки ж позвал: — Человек! Счет подай!
— Уже уходите? — трактирный появился, будто из воздуха. — А девочке шоколадку не купите? Девочка у вас вон какая хорошая. Вы-то ей все что-то рассказываете, а она сидит, слушает, словечка не вставит. Умничка!
— Да? — невпопад удивился Аношкин, протягивая деньги. — А мне казалось… Пошли, ладно. Шоколадку, человек, тоже гони. Пойдем, Ритка, спать. Ну и писать.
Ох, и злой был Аношкин! Всем родственникам майора Ильина икнулось — до его прабабушек и прадедушек. Очень, кстати, странных существ — так мог бы решить любой посторонний, услышь он, что говорит о родне майора участковый Аношкин. Досталось даже греку Граматикопуло и его деду Зяме, хотя тот уж точно был не при делах. Но больше всех лейтенант ругал себя. Урод, пивка попил, расслабился. Чуть девчонку не угробил и себя за компанию. Придурок.
Так думал Аношкин, хотя, если разобраться, не был он виноват в произошедшем. Засада поджидала Сергея и Риту в тамбуре их вагона. Лейтенант открыл дверь, пропуская девочку вперед, и еще удивился: что давешняя бабка-попутчица в тамбуре делает, неужто курит? А потом он шагнул вслед за Ритой и увидел, как она обмякает, безвольно оседает на пол, но не падает. Потому что руки у бабки оказываются очень длинными и ими подхватывает она девочку, тянет… А вокруг чертов зеленый туман, и не дает он сосредоточиться и времени не дает понять, что происходит, а сбоку, справа парень, тот, в спортивном костюме, который папироску с дурью прятал. И парень этот сильно бьет Аношкина
«Макаров» и так грохает, будь здоров. А уж в замкнутом пространстве — оглохнуть можно. Только грохота не было. И выстрела тоже, хотя Сергей жал и жал на курок. Ну, согласитесь, нельзя же считать выстрелом тонкий синий луч, вырвавшийся из ствола и превративший обоих нападавших… Во что?! Но это потом разберемся, Рита где?! «Ри-и-та!!!» — закричал Аношкин, и звук вдруг появился и оказался громким, очень громким. Рита сидела на полу: глаза открыты, и дверь тамбура открыта, и видно, как улепетывает по вагону черной тенью бабка-попутчица. Зеленый туман поднялся вверх и втянулся в решетку вытяжки. Исчез. В углу комком лежали пустые спортивные костюмы, валялись берцы. Сергей потянул красную с желтыми полосами куртку. Из нее посыпалась теплая серая труха. Под курткой лежало то, что держал в руке один из нападавших — странная в своей несимметричности металлическая на вид коряга. Аношкин протянул руку.
«Нельзя! — резко сказала Рита. — Тебе нельзя брать это в руки. Отойди…»
— А что, собственно, это за штуковина? — не для того, чтобы получить ответ, а, скорее, просто пробуя голос, спросил Сергей. — Нет, вообще — все это?
Рита уже поднялась и взяла Аношкина за руку: «Пойдем. Пойдем, они пока не придут. И постой здесь, около двери. Мне… в туалет надо».
— А-а, ну иди. Я постою, конечно, а чего мне не постоять, ты мне только, Редиска, когда выйдешь, объясни, как я теперь из этой… — участковый посмотрел на пистолет, который все еще держал в руке, — из этого зачеты по стрельбе сдавать буду, а? И что, вместо предупредительного выстрела при задержании буду давать сигнал в воздух, а? Один синий сигнал и один зеленый свисток. Держись, шпана, всех засвечу… И засвищу. Нет, а как я этих каратистов, ты видела? А чего это за фигня у того в руке была и вообще, что…
Они уже сидели в купе, а когда туда зашли, Сергей и не заметил. Не помнил. Усатый проводник-дядька принес чаю и пачку печенья.
Странно: вроде поел нормально, а тут вдруг опять захотелось. И именно сладкого. Ритка сидела на противоположной полке, у окошка и размешивала ему сахар во втором стакане: «Ты ешь, Аношкин. И шоколадку тоже. После этого всегда сладкого хочется. Вот мне, когда первый раз хотели перекинуть, а я убежала, тоже так сладкого хотелось! Дома пачку сахара съела. А папа пришел из школы и смеется. Ты, говорит, сахарный грызун какой-то, а не девочка».
— А чего это ты меня Аношкиным называешь? — возмутился Аношкин.
«Ну а как? Дядя Сергей? Или товарищ лейтенант? Аношкин лучше. И все хотела тебе сказать: почему ты так всегда орешь?»
— Не ору я, — лейтенант на всякий случай понизил голос, — нормально разговариваю…
«Ты сумеешь, как я. Разговаривай, не говори. Давай пробуй, скажи мне что-нибудь».
«Э-э, а чего сказать, — сказал Аношкин, — я с тобой, Редиска, вообще сам не свой стал. Да любой бы уже свихнулся! Я тут то по привидениям-каратистам лазером из «макара» пуляю, то кощей в виде бабки по вагонам бегает, теперь, значит, разговаривай, но не говори, так?!»