Журнал «Если», 2009 № 03
Шрифт:
«Ага».
— Ой, — сказал участковый вслух, — получилось, да?
Рита опять забралась на полку с ногами, поджала их под себя. Смотрела внимательно на сгустившуюся черноту за окошком, а потом сказала: «Я спать хочу, сейчас можно. Ты, Аношкин, тоже поспи, я проводнику сказала, он нас разбудит».
Сергей хотел еще возмутиться, сам не зная чему, хотел задать кучу вопросов несносной девчонке — и получить ответы! — хотел пойти покурить, а сам лег на свою полку (благо, постель застлана), проверив сначала, заперта ли дверь, положил пистолет под подушку и вырубился.
До рассвета оставалось, наверное, с час. Солнце все еще дрыхло, но чутко, как солдат-первогодок перед подъемом. Предутренние звездочки были бледными тенями тех великолепных, крупных, как крымские виноградины, звезд, что висели в черном небе совсем недавно. Зато ветерок на перроне дул полноценно мерзкий. Аношкин задубел моментально. В свою мышастого цвета куртку он сразу же закутал Риту. Но она все равно мерзла. Девочка вообще выглядела неважно. Еще в поезде, когда проводник постучал в дверь купе, Сергей, поднявшись, первым делом посмотрел на нее. Рита спала, разметавшись, губы ее неслышно что-то произносили, на бледном личике проступили крупные бисерины пота.
— Редиска, — аккуратно тронул ее за плечико Аношкин. — Рита, ты как себя чувствуешь?
Рита проснулась сразу. Резко, рывком села на полке.
«Аношкин, нам надо уходить. Возьми у проводника сладкого. Много. И быстро. Спроси у него, скоро мы остановимся? Нам надо спешить. Быстрее!»
Казалось, еще чуть-чуть — и она сорвется в истерику. Сергей растерялся и хотел сначала попытаться ее успокоить, но развернулся и пошел в купе проводника. За сладким.
Поезд остановился минут через восемь. Участковый и девочка едва успели шагнуть на перрон, и темно-зеленая сцепка вагонов покатилась дальше, в почти утро, влекомая низко урчащим тепловозом.
— Рит, мы зачем здесь? Объясни, пожалуйста, — голос Аношкина был почти просительным. — Ты мне расскажи, как умеешь и что можешь. Я ведь должен тебя защищать, да? А для этого я должен хоть что-то понимать. А я не понимаю ни-чего.
«Аношкин, мы ведь договаривались, что ты не будешь шуметь. Я тебе все-все расскажу, только не мешай пока, я слушаю», — сказала Рита. А потом коснулась его руки и, виновато улыбнувшись, добавила: Не обижайся, ладно?»
… Тряслись в милицейском «уазике» местного участкового. До этого сидели в кандейке у станционного сторожа. Сама деревянная станция была закрыта, ближайший поезд намечался только через несколько часов. Товарный. У сторожа нашлись горячий чай и телефон. По этому телефону — сотовый не работал — Аношкин и вызвонил участкового. Тот приехал минут через сорок и оказался худющим дядькой за пятьдесят в нелепых тяжелых очках в черной пластмассовой оправе. Очки на костистом носу делали участкового похожим на старого сердитого грача. Участковый коротко сунул Аношкину широкую ладонь и буркнул: «Парфёнов». Фамилию свою, надо полагать.
Рите было плохо. Не помог ни крепкий, горячий чай у сторожа, ни сласти, которыми Сергей чуть не силком пичкал девочку.
— Не, вы, соседи, с головой точно не дружите, — Парфёнов возмущенно покосился на Аношкина, — ну додуматься только: дитя больное черт знает куда везти! До этой спецухи в Таёжном от нашей Берёзовки еще часа четыре автобусом. А у нас в деревне даже фельдшера нет. В город сбежала. А вас-то чего на перрон в такую рань понесло?!
Аношкин, когда созванивался с местным участковым и просил помощи, сказал, что они с девочкой отстали от поезда. Сейчас он просто неопределенно пожал плечами. А сам все поглядывал через плечо на сидящую на заднем сиденье Риту. Закутанная в куртку и еще в какой-то плед, она, казалось, стала еще меньше: глаза прикрыты, а губы тихонько шевелятся. Словно ребенок с кем-то постоянно разговаривает. Вот только Аношкин не слышал ничего. Пару раз он пытался позвать ее, как уже научился, но без результата.
— Летёха, слышь, — Парфёнов опять покосился на Сергея, — к бабке Тане поедем. Она у нас, как сейчас говорят, целительница. Ведьма, короче. Травки-наговоры. Но помогает. Ты, кстати, тоже как с великого бодуна выглядишь. Сейчас, не долго уже. — И резко повернул руль влево, съезжая с грунтовки на укатанную колею.
Ехали недолго. Дом бабки Тани увидели издалека, и оказался он приятным глазу новоделом с мансардой под зеленой крышей. Ни забора, ни привычных русскому человеку сараев на первом плане. Изгородь из аккуратно стриженых кустов, цветы. Сбоку, заметил Аношкин, на невысоком бетонном фундаменте опрокинула к небу блюдечко спутниковая антенна.
— Парфёнов, ну прямо Латвия какая-то. А где избушка на окорочках Буша? Ваша ведьма вместо помела вертолетом, наверное, пользуется? — Сергей стал вдруг чрезвычайно болтлив, а все, что говорил, казалось ему ужасно смешным. Он даже захихикал, представив, как бабка забирается в «вертушку» с надписью по борту ВЕДЬМА.
— Умолкни ты, — грубо ответил Парфёнов. — Правильно приехали, — сказал он уже не Аношкину, а, скорее, себе самому, — ждут нас.
— Кто? — совсем уж глупо спросил Сергей, но теперь и сам увидел.
Вообще-то после евроизбушки можно было не удивляться. Аношкин и не удивился. «Бабка Таня», а Сергей был уверен, что это именно она, оказалась женщиной лет тридцати, максимум тридцати пяти, высокой, русоволосой, в джинсах и накинутой поверх клетчатой рубашки кожаной куртке. Вполне байкеровский наряд завершали смешные розовые тапки с помпонами.
— Здравствуйте, Татьяна Алексеевна! — поздоровался Парфёнов, притормаживая у крыльца и выбираясь из машины.
— Доброе утро, Фёдор, — «бабка» легко улыбнулась, — с гостями с утра пораньше?
— Девчонка у меня там и вот, — Парфёнов, оказавшийся Фёдором, мотнул головой в сторону Аношкина. Аношкин обошел «уазик» и теперь, открыв заднюю дверцу, брал на руки Риту.
— Девочку в дом, — скомандовала женщина. — И вы тоже. Оба.
… Аношкин лежал под тремя одеялами, распаренный, напоенный какими-то терпкими ароматными отварами, и слушал, не желая того, разговор Татьяны и Фёдора в соседней комнате. Глаза Сергея слипались, но сон почему-то не шел.
«Не люблю я их, — говорила ведьма Парфёнову, — с людьми, как со скотиной. Да лучше мы со скотиной обращаемся, чем они — с нами. Сунули мальчишку в полымя, не объяснив, не защитив, как жив остался?» «Девонька помогла, может?» — спросил Фёдор. «Это конечно. Да. Но и ее жалко! Не хочет она к ним». «А может, не пустите, а, Татьяна Алексеевна?» «Не могу я, Федя. Привязали ее. А у нее срок подходит». Аношкину показалось, что хозяйка дома вздохнула.
На соседней кровати легко сопела Рита. Что Татьяна с ней делала, Аношкин не видел. Как не помнил и того, что происходило с ним в соседней, обвешанной иконами комнатке. Только бледность у Риты прошла, румянец на личике нормальный такой, не лихорадочный. Девочка спокойно и глубоко спала.
Споро, по-армейски одевшись — одежда была рядом, на стуле, аккуратно сложенная, — Сергей на цыпочках вышел.
— Что, служивый, полегчало? — спросила хозяйка, когда лейтенант, предупреждающе кашлянув, заглянул в комнату, откуда слышались голоса и позвякивали чайные ложечки о стаканы.