Журнал «Если», 2009 № 03
Шрифт:
Во-первых, выбранная форма. Это киносценарий фантастического фильма, который невозможно поставить. Дело даже не в том, что пришлось бы подбирать с десяток двойников известных людей в молодости. Незнакомый с азами кинодраматургии автор важные для понимания происходящего вещи не показывает в сценах, а прописывает в ремарках. То есть, если этот сценарий все-таки ставить, его нужно будет серьезно переделывать. А что же останется? Останется череда совершенно необязательных и вполне случайных событий. Что происходит с выжившим Цоем? Да практически ничего особенного! Он запишет альбом «Кончится лето», снимется в фильме Рашида Нугманова «Дикий восток» (римейке «Великолепной семерки»), потом популярность группы пойдет на спад (с чего бы вдруг?), зато (совсем непонятно!) возникнет бешенная популярность в Японии… Потом у звезды случится роман с японской журналисткой. Просто потому что автор не мыслит кино без любовной линии?
Ну, и в довершение всего — полностью отсутствует внятный драматургический финал. Череда необязательных событий (пожар в гостинице «Ленинград», где живет Марина Влади, встреча с Горбачевым, который путает Цоя с Газмановым и т. д.) не приводит ни к какой развязке… Жаль, что такая плодотворная задумка, да еще подкрепленная богатым материалом, не дала достойного результата. Попросту не хватило фантазии.
Андрей Щербак-Жуков
Ярослав Веров, Игорь Минаков
На своем поле
Для нас фантастика — это, прежде всего, художественный прием, применяемый для того, чтобы поговорить о вещах совсем нефантастических — о судьбах, о людях, о горе, о ненависти, о добре, о счастье, в конце концов. Об истории. О власти. О смерти. Наша любимая фантастика — это всегда реальный мир, отягощенный Чудом. Из этого и исходите. [17]
Парадоксально, но писатели гораздо чаще, чем критики и исследователи, высказывают озабоченность отсутствием литературоведческих, теоретических работ по фантастике. Такое вот противоречие писательского характера: с одной стороны — «Критиков и филологов давить!», с другой — «Где фантастиковедение, мы вас спрашиваем?!». Что ж, время от времени сочинители романов и сами не прочь выступить в роли теоретиков. Эта совместная статья московского и донецкого писателей логично встраивается в «сетку» дискуссии, которая ведется на страницах журнала уже не один номер подряд.
17
Выделено нами. (Здесь и далее прим. авт.)
И не потому что классик нашей фантастики не прав, а потому что определение его чем-то сродни тяжелой металлической крышке на выходе из подземелья. Она — единственное препятствие на пути к огромному, изумительно прекрасному миру, полному простора, неба и звезд, перемигивающихся в качающейся под ветром листве. Но поднимать эту крышку запрещено.
Да, законы литературы непреложны. И один из них гласит: не следует слишком отрываться от реальности, если вы хотите соблюсти минимальную достоверность и убедить читателя, что все описанное вами — правда! Но кто сказал, что реальность — это только тусклый, слякотный день за окном? Ведь океанские глубины, скрывающие неизведанное — это тоже реальность! А глубины Космоса, беспредельность которого далеко не метафора? Неужели наша суетная, полная лишений и разочарований кратковременная жизнь реальнее медлительной и величавой жизни галактик?
Тогда почему нужно отказываться от фантастики, стремящейся постичь эту жизнь? Почему, в конце концов, наши коллеги — англо-американские фантасты — не боятся оторваться от повседневности, пренебречь достижимым ради непостижимого? Скажете: живут они лучше нашего, вот и бесятся с жиру… А может, потому они лучше и живут, что не боятся?
И неужели никому из нашей литературной молодежи не хочется помериться силами со своими заокеанскими коллегами? А может быть, она — молодежь — просто плохо представляет, что такое Научная Фантастика и как она делается? Вот и примем этот вопрос в качестве «рабочей гипотезы», и поговорим о столь серьезной составляющей любого НФ-произведения, как ФАНТАСТИЧЕСКОЕ ДОПУЩЕНИЕ.
Квалифицированные любители фантастики тоже не слишком-то разделяют мнение мэтра. Читают и зачитываются Дэном Симмонсом, Вернором Винджем, Грегом Иганом, Йеном Макдональдом и Нилом Стивенсоном — авторами сложнейших произведений, отнюдь не ограничивающих себя показом миров, отягощенных лишь «элементом чуда». Да что далеко ходить! Поверхностный взгляд на переиздания или отзывы в электронных библиотеках показывают, что вполне востребован даже такой паладин советской НФ, как И. А. Ефремов [18] , причем востребован молодым читателем.
18
В отличие от современных фантастов, классик четко разделял свои произведения на научно-фантастические и те, в которых использованы лишь отдельные элементы фантастики. Не случайно знаменитому «Лезвию бритвы» он дал подзаголовок «Роман приключений», а не «Научно-фантастический роман».
По-видимому, фантастика все же некий особый вид словесности, к которому обычные критерии литературоведения не слишком-то применимы.
Нас давно удивляло, что истовые поклонники жанра (фэны) упорно именуют фантастическое допущение (ФД) «идеей». Нам кажется, понятие «идея» в данном случае не вполне корректно. Нам ближе понятие «ФД».
За оригинальное фантдопущение (или неожиданную «подачу» известного) поклонник жанра готов простить автору многое: и слабый язык, и вяловатый сюжет, и невразумительных персонажей. «Да, — говорит он, — все так, и сюжет не ахти, и язык дубоват, и вообще… ЗАТО КАКИЕ У НЕГО ИДЕИ!» Отметим это множественное число, означающее, что фантдопущений в тексте может быть несколько, и двинемся дальше. Любитель фантастики особо ценит такие тексты, где фантдопущение демонстрируется не в лоб и не сразу, где порой лишь на последних страницах выясняется, что «не так все было».
Нет, без углубленного изучения этого «зверя» нам не обойтись. И лучше — на примерах.
Вот знаменитая тетралогия Симмонса «Гиперион». ФД этого текста формулируется следующим образом. Человечество по мере своей эволюции восходит (по Пьеру Тейяру де Шардену) к точке «Омега» — Богочеловечеству. Однако туда же эволюционирует и созданный людьми техноразум. Но «герой должен быть один»: в далеком будущем Техно-бог начинает непримиримую войну на уничтожение. Цель войны — произвести такие изменения в прошлом, чтобы возникновение Омеги людей стало невозможным. Фантдопущение «Гипериона» является мирообразующим: без него мир, созданный фантастом, неосуществим. Оно является и сюжетообразующим: при его изъятии большинство сюжетных коллизий попросту невозможно. Но самое интересное даже не это.
Способен ли читатель «расшифровать» ФД по прочтении первого тома? Ни в малейшей степени. Второго? Кое-какие намеки даны, но их мало. Пасьянс складывается лишь в заключительной, четвертой книге. Там же и раскрываются «ложные ходы» (например, Земля оказывается не уничтоженной техноразумом, но спасенной Человекобогом). Отсюда следует важнейший вывод: ФД обладает сюжетной самостоятельностью. То есть это не только «шампур», на который нанизаны, как шашлык, мир, сюжет, но — сам по себе сюжет, со своей логикой развития, с интригой и постепенным раскрытием перед читателем. Иначе говоря, ФД имеет самостоятельную художественную ценность.
Итак, озвучим четыре принципа, на которые мы опираемся: ФД образует фантастический мир; ФД структурирует сюжет; ФД несет важнейшую художественную нагрузку: на нем покоятся две части знаменитой «триады» — тайна и чудо (а достоверность, казалось бы, уже дело мастерства писателя; но и здесь, как выяснится позже, без ФД никуда); изъятие ФД из текста либо делает самое существование данного текста невозможным, либо выводит текст из области фантастики.
Таким образом, именно наличие/отсутствие ФД является тем водоразделом, который отделяет фантастику от прочей словесности, использующей «элементы необычайного».