Журнал Наш Современник №9 (2002)

Журнал Наш Современник

Вероятно, аналогичные процессы разделения на эзотерическую — привилеги­рованную — и экзотерическую — профанную и деградирующую — подсистемы с характерным употреблением двойных стандартов, касаются и других институтов, находящихся на подозрении в качестве носящих традиционалистские функции. Возможно, что и система дипломатии включает “профанную” подсистему представительства и защиты национальных интересов, покидаемую всеми теми, кто “нагл, решителен и осведомлен”, и эзотерическую, образованную кругом тех, кому в самом деле доверены деликатные государственные тайны и не менее деликатные решения. Представители профанной подсистемы протестовали во времена впервые озвученных планов продвижения НАТО на Восток, представители эзотерического круга приближенных и осведомленных доверительно объясняли натовским странам, что “протесты” предназначены исключительно для внутрен­него пользования — успокоения “красно-коричневого большинства”.

Эти противопоставления привилегированного и непривилегированного, обретающие форму противопоставления эзотерического и “профанного”, сегодня разрушают общество как объективно взаимосвязанную систему, нуждающуюся в единой логике и стиле управления. Дуализм эзотерического и “профанного” подрывает систему здравоохранения, в которой стремительно деградирует профанная, то есть обращенная к массе населения, подсистема образования, спорта и т. д.

Вплотную приблизился роковой “момент истины”: осознание того, что то самое гражданское общество свободных собственников, на которое сделали ставку наши реформаторы,

является обществом денационализированного мень­шинства, более или менее сознательно дистанцирующегося от “этого народа”.

Нельзя сказать, что это является российским казусом в истории мирового капитализма. Не только в странах так называемого “догоняющего развития”, где капитализированные слои составляют компрадорскую группу, но и на самом Западе первоначальный проект “гражданского общества” включал лишь третье сословие собственников, оставляя за бортом четвертое сословие наемного городского большинства. Маркс убедительнее кого-либо другого описал изгой­скую историю этого большинства, выключенного из “цивилизации”, “демократии” и “правового государства”. Сегодня русский народ, как и другие народы, относящиеся к туземному населению мировой периферии, наследует судьбу этого изгойского четвертого сословия. Отличие народа состоит в том, что он в недавнем прошлом удостоился реабилитации в ходе “культурной революции”, урбанизации и социалистической индустриализации, в результате которых стал советским народом, защищенным “передовой идеологией” своего времени. Ему, вкусившему плодов прогресса и идеологического признания прогрессистов всего мира (левые на Западе долго видели в нем своего союзника, за что и удостоились там прозвища красной “пятой колонны”), труднее, чем другим, нести груз новой “вселенской отверженности”. Тем не менее его новая глобальная реабилитация, по всей видимости, не закрыта. Удивительные процессы зреют в глубоких недрах современной духовной сферы. В свое время Маркс реабилитировал четвертое сословие, выстроив систему парадоксов, глубоко изоморфную парадоксами иудео-христианской традиции.

В самом деле: в терминах светской науки, построенной на позитивистских основаниях, никакого загадочного, а тем более мироспасительного будущего у четвертого сословия — пролетариата быть не может. Сам Маркс постоянно доказывает, что отношения пролетариата с буржуазной цивилизацией — это игра с нулевой суммой: вырастание богатства, образованности, цивилизованности на одном, буржуазном, полюсе одновременно означает возрастание нищеты, невежества, дикости и варварства на другом полюсе — пролетарском. Кончиться это должно революционным взрывом. Что же, такой взрыв сам по себе не противоречит “позитивной” логике здравомыслия: предельно обездоленные, обиженные и отчаявшиеся в самом деле способны на бунт, и соответствующие предостережения не раз высказывались в самой буржуазной литературе. Парадокс начинается там, где Маркс говорит о диктатуре пролетариата и ее мессианской роли. Еще Э. Бернштейн здравомысляще сомневался: помилуйте, если мы говорим о крайнем обнищании и предельном одичании четвертого сословия, о том, что весь грандиозный процесс накопления буржуазной цивилизованности идет мимо него, то как же можно ожидать, что этот изгой цивилизации, этот мрачно насупленный отверженный с булыжником в руке как символом приглашения в каменный век, внезапно осуществив переворот и заполучив диктаторскую, никакими законами не ограниченную власть, осчастливит человечество, подарив ему невиданно светлое будущее? Этот вопрос Бернштейна, совершенно законный в рамках позитивистской логики, является тем не менее морально незаконным в рамках иудео-христианского мировоззренческого и ценностного комплекса. Тезис о едином комплексе сегодня может многих шокировать, но если мы признаем не только различие, но и единство и преемственность Старого и Нового заветов, то этот тезис необходимо принимать. Как показали русские философы С. Булгаков и Н. Бердяев, логика Маркса впитала в себя иудео-христианскую диалектику священных парадоксов. Вспомним содержание Завета, заключенного Богом Ветхого завета с избранным народом. Завет предполагает, что наряду с профанной историей этого в высшей степени незадачливого и упрямого народа, противопоставившего себя всем остальным, всеми гонимого и побеждаемого, существует и его сакральная, мистическо-мессианская история. Если этот народ сохранит верность Завету, не будет кланяться другим богам, не будет раство­ряться среди других народов, то сам Господь пошлет ему спасение и возвысит над всеми народами. Убедительность этого парадокса совершенно противоречит убедительности обычного логического заключения. Суть в том, что именно не сильный и не влиятельный, даже не “среднеотсталый”, а самый слабый, самый презираемый, гонимый народ возвысится над самыми сильными . Этот архетип сакральной парадоксальности движет парадоксальную историческую диалектику Маркса. Его четвертое сословие — это не средний класс, обладающий законной перспективой, а олицетворение предельной отверженности, предельного социального падения и изгойства. И перед ним, как и перед древними евреями, возникает дилемма: преодолеть свое изгойство еще здесь, в “профанной” истории, путем растворения, натурализации среди других “нормальных” народов (в данном случае — нормальных социальных классов), сделав ставку на реформизм, на постепенное улучшение своего положения, или сохранить свое первородство, свою верность загадочной судьбе и миссии, последовательно отвергая искушения обуржуазивания и постепеновщины. Пролетарии Маркса, подобно евреям Ветхого завета, выбирают второй вариант — судьбу изгоев, исполненных веры в свою высшую истину и конечное торжество.

Это воспроизведение парадоксальных ходов древнееврейской и марксистской историософии получает новую актуальность применительно к нынешнему положению и судьбе русского народа. Тайным подтекстом всей современной либеральной мысли в России является страх перед мистическим изгойством русского народа в “мировой” (то есть буржуазной) истории и желание быстрей­шего подключения к “мировой цивилизации”. Либералы готовы не постоять за ценой, чтобы оплатить принятие России в “европейский дом” — даже ценой слома ее идентичности, разрушения ее великодержавности, безжалостной выбраковки всех социальных элементов, в образе которых просматриваются черты “цивилизационной отверженности” и мистически окрашенного “упрямства”. Да разве сам Даллес, свежими глазами стратега “холодной войны” посмотревший на нового соперника Америки — Россию, не спроецировал, сам, может быть, того не сознавая, на русский народ мистический образ ветхозаветного изгоя — носителя загадочной миссии? “Мы найдем своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться трагедия гибели самого непокорного на Земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания”. Единомышленники, помощники и союзники в самой России в самом деле нашлись. Далеко не все они — сознательные компрадоры, поставляющие на новый глобальный рынок заранее заказанный товар — невыгодные России экономические и политические решения. В роли более вдохновенных разрушителей выступают те, кто тяготится риском русской судьбы в истории . Это не столько ненависть к русскому народу, сколько ненависть к его таинственно изгойской судьбе, подтверждаемой и провоцируемой его неугомонным мессианским темпераментом. Риск исторического “образа жизни”, выбранного русским народом в соответствии с его духовно-религиозной традицией, связан с тем, что он неизменно становится поперек дороги сильным и наглым. Перечеркивать “законные” ожидания преуспевающих и оправдывать “незаконные” предчувствия неприкаянных и непреуспевающих относительно конечного торжества “правды-справедливости” — вот тот русский камень преткновения, не убрав который сильные

мира сего не могут спать спокойно. Не случайна неожиданно “страстная” пропаганда бесстрастных либералов, предназначенная насаждать потребительское сознание в России. Действительно, потребительское сознание — неосознанная, но психологически достоверная альтернатива мессианскому сознанию. Если и есть у наших правящих либералов какая-то социальная база в стране, то она носит не столько социально-экономический, сколько социально-психологический характер. В объективном социально-экономическом отношении либеральные реформы ни в чем не подтвердили свою эффективность. Круг социально отверженных, не прошедших “рыночного отбора”, непрерывно ширится. Но в социально-психологическом измерении можно в самом деле отыскать некий массовый персонаж, выполняющий роль попутчика и потакателя при реформаторах. Речь идет о личности, уставшей от бремени в общем-то нормальных социальных и моральных обязательств. “Мне надоело жить праведником(цей), я хочу жить как все”. В этой банально-бытовой исповедальности содержится своя “глубина” — глубина отторжения, отпадения от великой духовной традиции. “Жить легко” — это для подавляющего большинства наших соотечественников реально означает не экономическую обеспеченность и вертикальную мобильность — здесь тенденции как раз обратные, — а освобождение от духовного бремени ценностей, удерживающих от скольжения вниз, к существованию без принципов.

Однако это противоречие между реальным социально-экономическим опытом изгойства и отверженности, утраты элементарных гарантий нормального существования и моральным опытом циничной “либерализации” кодексов нравственности, оставляемых для одних только неприспособленных традицио­налистов, не может длиться долго. Основной парадокс современного либераль­ного реформизма в России состоит в том, что он требует счастливого — гедонистического, буржуазного сознания от тех, кого он же реально низвергает на самое дно нищеты и отчаяния. Народу говорят: оставь свое мистическое изгойство, отвернись от непреуспевающих — они достойны своей участи — и повернись лицом к преуспевающим, войди в число “нормальных народов”. В конце концов, поскольку проект коллективного преуспевания в России не получился и стране в целом, может быть, так и не суждено встроиться в мировой ряд “достойных”, следует отказаться от самого понятия народа как коллективного субъекта с единой нераздельной судьбой и оперировать понятиями свободных социальных групп и свободных индивидов, которым незачем “ждать остальных”. В этом, собственно, и заключен смысл понятия “открытого общества” — открытого для свободного входа чужих и свободного выхода бывших своих, которых не устраивает общая судьба страны.

Любопытно, что особую, страстную старательность в этом деле либерального перевоспитания граждан проявляют еврейские теоретики и публицисты. По-видимому, здесь сказывается энергия вытесненного собственного мессианского комплекса. Представителям народа, познавшего тысячелетний опыт гетто и мистическую страстность ожиданий обетованного спасения и величия, представляется “слишком знакомой” эта мессианская психология, которая к тому же применительно к русским, кажется, выглядит изначально профанической. Уж если сам избранный народ променял свою мистическую избранность на вполне реальную перспективу земного преуспевания и даже гегемонии, обеспечиваемой стратегическим союзом с новым господином мира — Америкой, то почему бы русским не смириться с логикой вполне земного существования, с земной участью?

На самом деле в этих аргументах содержится больше подтверждений русского историософского мистицизма, чем его опровержений.

Во-первых, мистическими парадоксами живет не только историософия, но и мораль. Когда мы перед лицом очевидно превосходящего зла упрямо утверждаем: правда все равно победит, зло будет наказано, мы опираемся не на статистику прошлых побед добра и прочие эмпирические свидетельства, а на загадочно достоверную высшую интуицию. Во-вторых, если евреи решили для себя окончательно и бесповоротно вписаться в историю земного процветания и могущества, отставив в сторону мессианистские упования и сопутствующие им парадоксальные исторические ожидания, это еще не значит, что мессианизм и историософская парадоксальность вообще обречены на исчезновение. До тех пор, пока длится земная история торжествующего зла и попранного добра, предельная социальная поляризация и связанное с нею низовое, народное изгойство, будет сохранять свою морально-религиозную и историософскую убедительность мистический парадоксализм, ободряющий всех “мировых изгоев”, не согласных примириться с “законным” (по земным меркам) торжеством сильных, наглых и приспособленных. Если еврейский народ в самом деле “устал” от бремени мессианства и окончательно решил “хорошо устроиться” на земле посредством ни перед чем не останавливающихся стратегий успеха, это значит, что этот факел в ночи понесут другие “мировые изгои”.

Наконец, ниспровергатели мессианской эсхатологической морали должны бы вести себя более последовательно. Для того чтобы прагматическая мораль успеха в самом деле овладевала сознанием тех, кто вчера числился в сторонниках “мистического традиционализма”, она должна находить свое подтверждение в реальном социальном опыте. Но как раз в опыте народов, в нынешний поздний час капиталистической истории подключившихся к стратегии “догоняющего развития”, слишком часто подтверждается не мораль успеха, а мораль неуспеха. И в первую очередь это касается нынешнего опыта русского народа. В отличие от других народов, населяющих незападную периферию мира, он не был беспомощным и слаборазвитым. Его держава успешно соперничала с самой сильной державой Запада и имела на своем счету не только военные достижения, но и преимущества в образовании, социальном обеспечении, в системе массовой социальной мобильности, демократически открытой для всех. Народ тем не менее поверил западным пропагандистам, что его государственное и социальное бытие обременено нетерпимыми изъянами, что само могущество его неправедно и представляет имперскую силу, что его образ жизни — не цивилизованный и т. п. И вот он доверчиво разоружился — сам, не потерпев ни единого поражения от противника, снял барьеры, открыл границы, ликвидировал основы своей военной мощи. “Партнеры по разоружению” все больше подталкивали его на этом пути, требуя все новых свидетельств чистосердечного раскаяния, добрых намерений, ученической старательности. И что же: как только он действительно разоружился, открыл границы, снял защитные барьеры, даже пустил в свою душу чужих наставников, ничего за душой не оставив, последние сразу же обнажили хищнический оскал. Они не постеснялись откровенно выдвинуть систему двойных стандартов: вооружаться до зубов, требуя от нас полного разоружения, строить свои базы, требуя от нас полной ликвидации того, что еще осталось от наших, отказаться от “имперских притязаний” на постсоветское пространство, сами туда бесцеремонно внедряясь и объявляя зоной своих национальных интересов. Им можно нарушать заповеди “открытого общества”, защищая протекционистскими барьерами свою сталелитейную промышленность, нам ничего подобного нельзя, им можно создавать зоны экономической интеграции в качестве признанного условия эффективного развития, нам это категорически запрещается, им позволено пресекать любые попытки этносепаратизма, защищая свою феде­ральную целостность, тогда как наши усилия в этом направлении не только морально осуждаются, но и реально политически блокируются, что ставит под угрозу целостность страны и ее будущее.

Уроком чего все эти двойные стандарты и вероломства являются? В первую очередь, разумеется, уроком политического реализма, жестко преподанным адептам очередной политической утопии. Увы, прогресс, вооружая людей технологически, нередко разоружает их морально и интеллектуально. Прогрессу слишком часто сопутствует не только моральное отупение и вырождение, но и интеллектуальное оскудение, вызванное, с одной стороны, упованием на мощь информатики, с другой — на утопии нового мирового порядка, где все прежние реальности и ограничения якобы утратят место.