Журнал "Полдень XXI век" 2005 №1
Шрифт:
— Кто допустил?! — заорал в бешенстве Петерс, но его парней продолжали теснить ряды журналистов. Кое-кто проникал в окно по пожарной лестнице.
— Это я называю укрощением при помощи демократической прессы и телевидения, — скромно потупившись сообщил Карлсон. Он летал под потолком, горделиво выставляя пропеллер за спиной, что неслышно жужжал и неведомым образом держал толстяка в воздухе. Каким образом он выделывал всяческие кренделя и бочки — вообще было непонятно.
На полковника Петерса посыпались вопросы о цели ночной операции в Вазастане, согласовано ли все с мэром, с правительством, известно ли королю об этой силовой акции. У Карлсона спрашивали, как его содержали в секретных лабораториях.
— Что происходит? — попытался перекричать всю эту стихийную пресс-конференцию Сванте.
— Читай, — Карлсон вынул из-за пазухи старую газету и швырнул профессору.
«Тайна раскрыта! Это не спутник-шпион…»
Малыш не вспомнил, что с ним случилось тридцать лет назад в больнице, и была ли больница вообще. Он не вспомнил ничего, кроме Карлсона.
— Карлсон! — завопил он так громко, что все замолчали.
— Привет, Малыш!
— Привет, Карлсон!
Их снимок был помещен на обложках всех журналов, на первых полосах всех газет мира. Их встреча была лучшей сказкой со времен графа Монте-Кристо. На снимке плачущий и совершенно счастливый Сванте обнимает лысого самодовольного человечка, лицо которого не украшает ни одна морщина, и хитрый прищур глаз не скрывает искры озорства в глазах.
Владимир Данихнов
Милосердие
Жарко, очень жарко, а еще — душно, как в парилке! Именно поэтому высовываюсь из окна и любуюсь на проходящих девушек. Смотрю, как цокают по асфальту каблучками, как вытирают нежными ладошками пот со своих лобиков. Девушки — они разные. Вон неформалка потопала, в кроссовках дырявых и бандане черной, плотной, — у нее мозги не кипят, интересно? А вон модница в изящном брючном костюмчике, в руках сотовый суперсовременный, во взгляде решимость — сегодня по списку именно Федя на мерсе, а не Вася со своим бумером черным, глянцевым.
— Эй, милая, жарко-то как! — кричу радостно со своей колокольни, машу моднице рукой, посылаю поцелуи воздушные.
Не обращает внимания, идет себе дальше, только в трубку что-то щебечет.
Нет, со своей колокольни, с девятиэтажки глупой, серой, выцветшей — до мадонны с сотовым не достучаться, не докричаться, не допрыгнуть.
Хотя допрыгнуть можно, можно допрыгнуть, только вряд ли она это оценит, ну разве что «скорую» вызовет, хотя на фиг «скорая» в такой ситуации? Седьмой этаж, внизу асфальт да плитка твердая, для прыжков с высоты не предназначенная. Тут надо сразу автобус с черной полоской на боку заказывать, и — поехали-поехали, для вас, мил человек, уже местечко зарезервировано на кладбище, уютное такое, три метра в глубину, темно и абсолютно не страшно. Потому не страшно, что вам уже, любезный, по барабану всё — умерли вы, умерли по глупости, поддавшись сиюминутной слабости, ощутив так некстати одиночество своё беспросветное.
Следующая жертва шьет по тротуару, студенточка молодая, худенькая, симпотная. В руках тубус, в глазах — жажда знаний. В общагу спешит? Неплохие у них там, в общаге, развлечения — водочка паленая, дешевая, травка зеленая, полезная, матерью-природой студентам даренная.
— Девушка! — зову, еще больше высовываясь наружу, спасаясь, выбираясь из духовки, печки микроволновой, в которую превратилась квартирка однокомнатная холостяцкая.
О, квартирка моя — это рай, мечта мужчины любого. Все, что надо: холодильник старенький, телевизор широкоформатный да компьютер мощный,
Не обращает внимания на меня студенточка, мимо шпилит, целеустремленно, не задумываясь, не оборачиваясь.
Ору во всю глотку, распугивая птиц, голубей в основном, по-полуденному ленивых и вялых:
— Девуу-ушка! От меня жена ушла-а! Помогите, чем можете! Хотя б чуточкой внимания!
И опять мимо. То ли не расслышала, то ли фальшь в голосе почувствовала — вру, вру я! Не ушла от меня жена, сам от нее убежал, скрылся, схоронился в квартирке этой дурацкой.
Уходит девушка, в общем, а на меня ехидно так с крыши соседней хрущевки котяра смотрит. Моргает, усами шевелит. Хвостом машет ненапряжно, вызывающе, зараза.
А под котярой — плакат, большой такой плакат на стене, рекламный: «Человечество милосердно». И рисунок: младенец розовощекий с цветочком, ромашечку протягивает кому-то невидимому.
Да ни фига оно не милосердно, человечество это, злобное оно, сволочное. Пусть спрячет свое милосердие куда подальше, подавится им, как костью рыбной!
Хреново мне что-то, не только снаружи, но и внутри душно, противно, мерзко. Душу рвет не по-детски, а забавы эти с девчонками проходящими — так это и есть забавы, не более. Кто на меня, такого хорошего, поведется? Полдень только, а уже не слабо нагрузился: водкой «Столичной» (6 утра — 150 грамм, 7:40 — стопарик) да пивом «Жигулевским» (6:20 — поллитра, 7:10 — еще литруху проглотил) — какой из меня принц на белом коне? Майка и та уже дня три, как не белая, постирать надо, да руки не доходят, а может, не из того места они растут, руки мои, не знаю.
Отхожу от окна, неохотно, но отхожу. Надо, надо, а то ведь переклинит-таки, возьму и бултыхнусь вниз головой, а взлететь, нет, взлететь не смогу, я вам не хренова Мэри Поппинс, летать не научен, плавать даже не умею, если уж на то пошло. Руки-крюки не для того приспособлены.
Поднимаю со стола кружку с отвратительно-теплыми остатками «Жигулевского», залпом глотаю, словно микстуру, кривлюсь — что же это со мной происходит? Опустился, мать твою, ниже некуда…
Топаю к трельяжу, смотрю в зеркало, хмурюсь и говорю отражению:
— Ну и урод же ты, приятель!
Телефон звонит, нагло так, настойчиво, в мозг буравчиком, кислотой едкой впивается, скотина. Поднимаю трубку:
— Алло!
Тишина, а потом голос, тихий, слабенький, картавый голосок — Наташка, кто же еще:
— Ты как?
— Вот, нормально, — говорю.
Беру со стола кружку — пустая! Только пена пивная на дне колышется, тает, медленно, но верно. А, была не была! Пузырек с метиловым спиртом — туда!
Говорю, проглатывая смесь жгучую:
— Вот, пью, жизни радуюсь.
Наташа шепчет:
— Глупый, ну когда же ты успокоишься? Возвращайся домой, Костя…
— Хм, — отвечаю.
Как же ты не поймешь, милая, что тянет меня куда-то, не знаю куда, но подальше, прочь, к чертовой бабушке, лишь бы жизни этой не видеть, лишь бы забыть о плакатах повсеместных: «Человечество милосердно»…
Говорю:
— Я с девушкой познакомился. Сегодня у нас свидание, гулять будем.
— Люблю я тебя, глупого, — грустно повторяет Наташка.
А я трубку вешаю.
Зубы чищу, одеваюсь. Пиджачок выглаженный, аккуратный, брюки новые, сотик-видеофон — за пазуху, очки стильные, огромные, на манер «Терминатора». Чем черт не шутит? Может, и правда с девчонкой познакомлюсь сегодня, позажигаю на дискотеке молодежной, развеселой, не старик же еще, слава Богу, далеко еще до возраста почтенного, ой, как далеко!