Журнал «Вокруг Света» №01 за 1977 год

Вокруг Света

Ну а в следующем столетии городом русской финифти стал Ростов Великий. Здесь мастера в основном специализировались на изготовлении иконок и образков. Дело росло, ширилось и, достигнув своей вершины, пошло на спад. Это закономерно: там, где начинается поток, кончается искусство. Ростовские художники писали по 500 и даже 800 образков в день, зарабатывая 60 копеек. Из них десять уходило на эмаль и уголь для обжига, а еще две — на краски. Чистый дневной заработок составлял 48 копеек. О каком же искусстве могла идти речь?!

Но здесь работали и замечательные мастера. В сюжетах, в рисунке, в колорите всегда проявлялась их индивидуальность. Художники шли от русских икон, фресок, книжных миниатюр, ростовской архитектуры,

и, думается, их традиции не исчезли бесследно.

После революции ростовские мастера перестали делать образки: они стали не нужны. Появляются экзотические виды Крыма и Кавказа, копии с картин известных художников, но все это, естественно, не привилось. Тогда остановились на изготовлении ювелирных изделий, используя для оформления финифти филигрань, или скань, как она издавна называлась. Дело стало потихоньку налаживаться, и в 1956 году родилась артель, которая позже переросла в фабрику «Ростовская финифть».

Прежде чем посетить фабрику, я зашел в музей. По соседству со старинными образцами разместилась экспозиция современных финифтей. Миниатюры на русские былинные и исторические темы — работы яркие, сочные, веселые... Вот из раскрытого оконца с филигранными ставнями глядит красавица с длинной косой и кокошником на голове; вот сидят на скамеечке девушка и парень с балалайкой, а вот и пастушок с дудочкой. Невольно сравниваю со старинной финифтью, что развешана по стенам: нет, не уступают ей.

Спрашиваю у заместителя директора музея по науке Кривоносова:

— Владимир Тимофеевич, чьи это вещи?

— Наша молодежь. — И Кривоносов называет фамилии мастеров: — Это Саша Хаунов, это работа Лены Котовой, это Саша Алексеев, его сразу узнаешь... Ну а это вещи Куландина. Николая Александровича Куландина...

Куландинские миниатюры отличались чистотой цвета и тончайшими красочными переходами. В триптихе «Ростовские звоны» в центральной миниатюре лихой бородатый звонарь ударяет во все колокола. Слева изображено русское воинство, скачущее из города навстречу врагу, справа — народное гулянье, медвежья потеха, пляски, Петрушка в райке. Три миниатюры связаны в одно целое, и это целое — Ростов, Россия...

С Куландиным я встретился на фабрике. Темно-русый чуб, свисающий на лоб, непередаваемый ростовский говор. Одет скромно. Он оказался не очень-то разговорчивым, все больше молчал и смущенно улыбался.

— Я видел в музее ваши работы, Николай Александрович, и они мне понравились.

— Да чего там... Работаем и работаем.

Я пробыл возле мастера почти целый день и видел, как рождается финифть. Куландин повторял одну из своих работ. Не было пока ни оконца, ни ставенок; перед ним на столе лежала небольшая пластинка с не закрашенной еще белой эмалью. Русская красавица в голубом платье появлялась у меня на глазах. Осторожно, смотря через большую лупу, Куландин прорисовывал тончайшей кисточкой ее улыбку.

Меня восхитила яркость красок.

— Какая там яркость! — возразил Куландин. — Раньше краски были много богаче. Тогда каждый мастер для себя краски готовил. Чего-то добавляли, а чего — мы уже не знаем. Вот ищем, пробуем. Видите, красная краска, — показал он на оригинал, — она в тонком слое прогорает, становится серой, приходится ее класть больше...

Еще одна сложность финифти. Оказывается, одного живописного искусства недостаточно. Когда пишут акварелью, пастелью или маслом, цвет остается таким, каким положил его Художник. А при обжиге краски меняют оттенки, причем каждая из

них ведет себя по-своему. Новая эмаль, краска или масло — значит, ищи, пробуй заново.

Николай Александрович положил финифть на тонкую железную дощечку и пошел к муфелю. Печь для обжига — муфель — напоминает снаружи холодильник. Мастер взял железную дощечку большими щипцами, вложил в печь и закрыл дверцу. Потекли минуты ожидания...

Я стал расспрашивать Куландина о его жизни, чувствуя, что не помешаю этим мастеру, — время, сколько продолжаться обжигу, художник чувствовал нутром.

— Не хочется и вспоминать свое прошлое, — сказал Николай Александрович. — Но так было. Так было, и ничего не сделаешь. Во время войны одиннадцатилетним мальчишкой остался сиротой... Умирал уже с голоду, как выжил, не знаю. Спал на голом полу в холодной избе...

Добрые люди устроили в ремесленное училище. Стал слесарем. Работал на целине в Казахстане.

— Рисовали?

— Рисовал все время... акварельными детскими красками.

— А где учились?

— Да, считай, здесь и учился, на фабрике. У наших старых мастеров. Например, у Ивана Ивановича Солдатова. Смотрел, как он работает, и учился.

Николай Александрович встал, открыл дверцу муфеля. Печь внутри была светло-красной, такой же цвет набрала и железная дощечка, на которой лежало куландинское изделие. Вытянув щипцами дощечку, художник внимательно осмотрел финифть и вернул на полминуты в печь. Потом положил работу на железный стол возле муфеля. Узнать финифть было довольно трудно: слегка выступающие медные края пластинки стали оранжевыми, красные ставенки — черными, голубое платье красавицы — темно-синим. Постепенно остывая, изделие принимало свою настоящую расцветку. Положенная краска не растекалась, а углубилась в эмалевую основу, впаялась в нее. Переходы от одного цвета к другому получились плавными и нежными.

Остывшую эмалевую пластиночку Николай Александрович перенес на свой рабочий стол, долго смотрел на нее, потом все той же тонкой кисточкой стал наносить едва заметные штрихи, завершая эту красочную, жизнерадостную миниатюру. Выполнив прорисовку, художник снова направился к муфелю...

В этот же день я познакомился с другим художником — Сашей Алексеевым. Мы говорили с ним о необходимости изучать народное искусство, резьбу по дереву, росписи, фрески, чтобы делать такие вещи, с которыми бы человеку было радостно общаться каждый день. Но о своей работе Саша упорно молчал. Он оборудовал на крыше фабрики каморку, построил там печь и над чем-то колдует все дни. Попасть туда невозможно. Может быть, я ошибаюсь, но кажется, он создает какое-то монументальное произведение из финифти. На эту мысль меня навела увиденная на миг стена, разбитая на квадраты. По технологии производства финифти Саша на фабрике первый человек. Он сам создает эмали, все о них знает, и без его совета не обходится ни одно новое дело.

— За последние годы мы многого добились, — говорил Алексеев. — Но вот школы у нас разные: кто по-федоскински работает, кто по-жостовски, а кто к Палеху склоняется. Надо нам свою школу создавать...

Лида Матакова, молодая художница, предлагала вернуться к старой манере письма:

— Финифть — старинное русское искусство, и оно должно остаться старинным!

— Знаете, что бы я охотно купил? — продолжил я разговор. — Копии финифтяных портретов-миниатюр XVIII—XIX веков. Портрет Натальи Гончаровой, декабриста Муравьева-Апостола, Александрины Муравьевой, отправившейся за своим мужем-декабристом в Сибирь; портрет княгини Дашковой, первого президента Российской академии. Можно сделать большую серию портретов героев Отечественной войны 1812 года. Всю галерею Эрмитажа. Серия породит коллекционерскую страсть. Если копии будут хорошими, если от подлинника их отличит только специалист, им цены не будет...