Журнал «Вокруг Света» №02 за 1980 год
Шрифт:
— Да, если бы не суденышко со странным именем, — включился я в разговор, — была бы история...
— По-латыни «формика» — муравей, — ответил Ручьев. — Мы труженики, как и муравьи. Ну, давайте-ка посмотрим ваш дизель, горе-мореходы... — Ручьев пошел на свою «Формику» за инструментами.
Он как-то странно переставлял ноги. Словно это были протезы и хозяин недавно обучился ходить на них.
Пилипенко, понаблюдав за его походкой, процедил с грустной улыбкой.
— Битый небитого вывез...
— Может, нам вернуться и стать на капремонт? —
— Подремонтируемся сейчас, будь здоров, — успокоил Петухов. — Не руки, а золото у Виктора Михайловича.
Виктор вернулся, неуклюже потоптался возле нашего дизеля и постучал по нему ключом.
— Так, значит, и вы хотите писать о Байкале. Читал я уже немало, — наконец произнес Виктор. — Толку-то... Похоже, рано или поздно все равно изменится режим бассейна... Дело даже не в целлюлозном комбинате. А вообще в агрессивности человека по отношению к природе. Еще десять лет назад на этих берегах только медведи бродили. Теперь турист проник всюду. На северной стороне редко где не встретишь консервную банку. Выжигают тайгу. А за туристом идет строитель... Чтобы изменить режим такого озера, хватит ко всему прочему двух целлюлозных заводов. И тогда прощай, Байкал, священное море! Вымрет вся его уникальная фауна, омуля и хариуса вытеснит сорная рыба...
— Мало ли какие ошибки можно допустить, — настаивал Пилипенко. — Не поздно исправить. Надо только доказать, что это действительно так...
— Доказывали сто раз, — фыркнул Ручьев. — В газетах было много статей за и против. Да и что вы можете понять в тончайших процессах?
— Все же разбираемся кое в чем, — в ответ заметил Пилипенко. — Геннадий в геологии...
— Леонард может посчитать, во что обойдутся народному хозяйству убытки, связанные с загрязнением водоема, — подхватил я. — У него диплом экономиста.
— И мы кое-что умеем, — добавил Петухов, сводя волосатые кулаки.
— Ну, уговорили, — рассмеялся Ручьев. — Молодцы, хоть настаиваете от души. Есть надежда, в самом деле сделаетесь Байкалу нечужими. Я ведь тоже не сразу стал на его сторону...
И Ручьев рассказал, что сам с детства любил природу и тянулся к ее изучению. Успешно закончил биофак Иркутского университета. С мальчишеской радостью приехал по назначению на Байкал. Но как специалист долго не мог определиться — в каком, самом нужном для озера, направлении работать.
— Дизель я вам помогу перебрать, — заключил Ручьев, — а о работе что рассказывать? Мое дело — инфузории. А они газете никакой сенсации не принесут: мелкие, посредственные, ничтожные...
Не дожидаясь возражения, Ручьев ссутулился над нашим двигателем и начал орудовать ключом. Скоро мы все перемазались в масле и солярке. Я откачивал воду и следил, чтобы гайки не скатились за борт. А Пилипенко и Петухов помогали Ручьеву снимать крышку.
И заскрежетали суставы нашего двигателя. Руки биолога двигались с размеренностью и чуткостью настройщика роялей. И отрегулированный дизель в конце концов заревел, будто соскучился по настоящей работе. Ручьев смахнул с бороды маслянистые катышки.
— Ну, можно плыть дальше. Но лучше переждать култук. Приглашаю вас к себе на чай.
Ручьев как-то по-журавлиному вновь перешагнул на свое судно.
В кубрике «Формики» оказалось уютно, как в кают-компании на добротном судне. Вдоль стен были надстроены деревянные койки, на которых пузырились надувные матрасы. На столике — бинокуляр, реферат на английском языке, рядом со столом — черный ящик самодельного термостата. В углу серебрилась миниатюрная железная печка, выкрашенная краской.
— Сейчас мы чаек быстро сварганим. — Ручьев загремел чайником. — Со специями таежными, полезными, надежными.
— А может, чего-нибудь покрепче ради такого случая? — предложил Пилипенко. — У нас где-то был спирт: жена сунула для растирания.
— Нет, братцы, вы как хотите, а я за чай, — возразил Ручьев. — Чай из байкальской воды, он особенный, полезный, лекарственный. Между прочим, в старину купцы возили в Москву и Петербург байкальскую воду в серебряных бочонках. Так что давайте пить чай, пока наша вода еще не потеряла вкуса, то есть не имеет еще никакого привкуса...
— На наш-то век в любом случае хватит Байкала, — кивнул Пилипенко на иллюминатор.
— Вода есть полезное ископаемое, — возразил Ручьев, выставляя на стол банку с брусничным вареньем, хлеб, масло. — Геолог не даст соврать — запасы воды в мире так же ограничены, как угля, нефти.
— А мне казалось, что в Байкале вода как вода, — осторожно возразил я.
— А я могу доказать, что байкальская вода особенно благотворно действует на организм как часть самой здешней природы, — загорячился Ручьев. — Просто мы еще не понимаем байкальской благодати? В бутылках этого не увезешь, надо пожить на берегах и подышать как следует воздухом Байкала. Вписаться в нашу природу, тогда многое поймешь. А если болен чем, то и не задача вылечиться на этих берегах. Мы не понимаем еще, как действует на нас здоровая природа. Но я на себе испытал, знаю. По собственному горькому опыту.
Он раскурил трубку, обдав нас ароматом табака, и стал рассказывать:
— Родители мои были оба мореплаватели. И я родился в Тихом океане, на пароходе, в сотне миль от Владивостока. В школе полюбил биологию. Учитель попался превосходный, весь класс увлек своим предметом, не говоря уж про меня. После университета приехали вместе с женой работать в Баргузинский заповедник, в Давшу. О таком уголке только мечтать можно. Сказочное место даже на самом Байкале. Нетронутая тайга. Несколько домиков. Целебный источник. Полно дичи, рыба. Каких там ленков, тайменей вылавливал я!.. А вообще-то занимался экологией медведей. Научился медведей скрадывать получше любого охотника-промысловика.
— И приходилось убивать? — спросил Пилипенко.
— В интересах науки, как говорится, — понурился Ручьев. — Позже стал понимать, что начинаю разбойничать под этой эгидой. Поскольку и сама наука должна оглядываться на себя: любой ценой добывать научные сведения нельзя.
Капитан «Формики» ткнул себя трубкой в грудь, точно примерялся к пистолету.
— А ведь всем сердцем любил я тайгу, Давшу... Совсем не нравилось мне выезжать в город: он всегда успевал наградить каким-нибудь гриппом. Человеку из тайги стоит только проехать в автобусе, и на второй день ты зачихал: нет городского иммунитета, в чистой природе он не нужен, и организм забывает о защитных свойствах...