Журнал «Вокруг Света» №03 за 1967 год
Шрифт:
Пещерные поселения бедуинов — печальное наследие колониальных времен.
Тобол — музыка дюн
Сложив в кучу несколько тряпок, пропитанных бензином, и планки от ящика из-под фруктов, мы разожгли небольшой костер, чтобы хоть как-то согреться. Уже ночь, дует ветер, и в «джипе» руки стынут от одного прикосновения к холодному рулю.
— Самое время, чтобы слушать Тобол, —
Нужно немного подождать. Нужно привыкнуть к тишине и почувствовать ее физически. Только тогда можно услышать музыку Тобола. Это совсем нелегко, иной раз в ушах долго еще стоит гул автомобильного мотора.
Когда погас огонь, нам показалось, что в полной тьме и тишине мы слышали лишь звуки пустыни. Мы сошли с дороги и, осторожно ступая по плотному, крепкому песку, стали взбираться на дюну. Мы ложимся, прижимаемся ухом к песку и ждем, когда до нас доберется эхо Тобола.
На вершине песчаной дюны ветер колышет миллиарды песчинок. Они улетают далеко-далеко, осыпаются, ни на миг не прекращая этого «вечного движения». И внутри дюны масса песка все время перемещается, словно ищет устойчивого положения.
И вот, прильнув к песку, мы улавливаем таинственные шорохи. Дюны, словно огромные фисгармонии, повторяют и множат звуки, производимые движущимся и падающим песком. В полнейшей тишине слышны ритмичные сильные удары. Это гремит Тобол, гремят барабаны пустыни. Конечно, эти звуки можно сравнить и с песней, во всяком случае, они подчиняются строгим законам ритма.
Перевел с итальянского Л. Вершинин
Мир моих открытий
Мир человеческих открытии совершенно неизмерим — от колючки простого репейника вцепившегося в рукав, до горячего гейзера Камчатки, который сообщает воздуху этой страны особый уют и одновременно какую-то загадочность. Трудно передать ощущение покоя в пустой горнице камчатской избы, когда тут же, за позванивающим тонким стеклом, за чуть запотевшим окном, рокочет край земли — Тихий океан.
Он неслыханно богат, этот край и этот мир, и даже его последняя кромка. И я уверен, что о колючке репейника можно писать отдельные книги, исследования, сказки, испытывая при атом множество живых и веселых происшествий и историй.
Каждый, кого подмывает написать такую книгу, пусть садится за стол и, не откладывая, пишет ее. Через пять-десять лет уже соберется интересная литература, необыкновенная библиотека, полная редких наблюдений и познаний — от шума града по тесовой крыше (кстати, его ни с чем не спутаешь) до едва намеченной над Аю-Дагом розовой радуги — предвестницы дождей, не падающих на землю, а улетающих ввысь от земли. Недавно сравнительно я видел такую розовую радугу и очень долго не мог понять, что это такое.
Знание — это сгусток сплошь и рядом неожиданной и величавой поэзии. Мы должны стать уловителями и хранителями этой мимолетной поэзии природы, украшающей мир и дающей ей смысл.
Природа не выбирает и не назначает себе певцов и менестрелей. Она лишена глупого и дерзкого человеческого высокомерия. Певцы приходят к природе сами, их ряды не иссякают от Гомера до Лукреция, от Жюля Верна до поэта Заболоцкого, от Чарлза Дарвина до ученого Обручева.
Недавно к прекрасной плеяде вещей о природе прибавилась еще одна — удивительная, на мой взгляд, работа Геннадия Снегирева, которая в скором времени выйдет отдельной книгой.
Снегирев — очень зоркий писатель. Он обладает тайной свежего, почти юношеского восприятия жизни. От него не ускользает ни одна поэтическая черта из жизни природы, из жизни тайги, зверей, птиц и растений. Поэтому рассказы Снегирева, написанные бывалым, добрым и простым человеком, заключают в себе много знаний и наблюдений — всегда новых и подлинных, — иными словами, они познавательны в самом широком значении этого слова.
По существу, многие рассказы Снегирева ближе к поэзии, чем к прозе, — к поэзии чистой, лаконичной и заражающей читателя любовью к родной стране и природе во всех ее проявлениях, и малых и больших.
Совершенно реальные и точные вещи в рассказах Снегирева порой воспринимаются как сказка, а сам Снегирев как проводник по чудесной стране, имя которой — Россия.
Рассказы эти, безусловно, вызовут среди наших натуралистов, истинных друзей животных, радостное волнение. А если бы звери — и олени, и медведи, и песцы, и тюлени — понимали бы человеческий язык, то появление этой книги было бы большим праздником для всех животных, уничтожаемых жестоко и порой бессмысленно, — столько в книге нежной любви к этим зверям, заботы о них, необыкновенно тонкого понимания и знания всей их нерадостной жизни.
Книги, одаряя нас знанием и любовью к природе, учат относиться к ней как к живому, близкому нам существу, побуждают нас негодующе остановить людей, уничтожающих последних прекрасных и беспомощных обитателей Земли.
Судя по многим данным, сейчас как раз эта тема должна занять очень большое место в нашей литературе, в наших журналах. Все мы читали и знаем великолепные очерки в защиту природы, талантливейший очерк Юрия Казакова о Соловках, рассказы Льва Кривенко и Юрия Куранова.
Я думаю, что особенно не нужно даже призывать людей к тому, чтобы они писали об этом, — о природе, и о нашей Родине, и обо всех ее уголках, — особенно призывать не нужно, потому что люди сами начнут писать, потому что тема защиты природы является сейчас уже, я бы сказал, государственной необходимостью.
Константин Паустовский
Арал
Я слыхал, в Аральском море так много рыбы, что если сапог бросить на дно, а потом вытащить — бычков набьется полный сапог.
Поезд мчится в пустыне. И справа барханы и слева. Растут на барханах бурые колючки и большие, как зонтики, и круглые, как плюшевые подушки, шевелятся на ветру, ползут...
Это не колючки, а верблюжьи горбы. Стадо верблюдов пасется. Зимой отощали, верхушки горбов свесились набок и покачиваются. Пустыня бурая, и шерсть верблюжья бурая, и саксаул издалека бурый.