Журнал «Вокруг Света» №05 за 1983 год
Шрифт:
— У нас, белорусов, долгая память, незаживающая, — нарушил молчание Николай Ефимович Коржич. В его голосе звучали оттенки только что увиденного и услышанного.
Мимо нас проплывали ельники и березники, наполовину высохшие болота, оплетенные пучками ржавой травы. Из притихших лесов струился слабый аромат хвои и прелых прошлогодних листьев. Но вот машина вырвалась на простор, и перед нами открылись поля. Подернутые свежей зеленью, они убегали за горизонт, терялись в предвечерней сиреневой мгле. И только в тех местах, где проходил мелиоративный канал, были видны густые цепочки кустарников. Просторные, ухоженные поля посреди болот и лесов, вызывая любопытство и восхищение, как бы отодвинули печаль Хатыни, вернули нас к цели поездки.
— Я этих мест не знаю,— сказал Коржич, охватывая взглядом продутое ветром пространство.— Но, думаю, давно они пущены в хозяйственный оборот. И на каждом поле можно поставить табличку с надписью «Сделано человеком».
— А почему, как вы догадались? — удивился я категоричности суждения.
— Тут и думать нечего.— Он шагнул к краю отводного канала, по дну которого сочилась мутная болотная водица, смешанная с частицами торфа. — У нее ведь память существует, у природы здешней,— нечто вроде летописного свода. И каждое поколение земледельцев по-своему «расписалось» на его страницах. Только надо уметь читать.
— Вот и давайте попробуем! — загорелся я. — Прежде всего, сколько лет этим полям? Двести, пятьсот... тысяча?
Коржич неуверенно пожал плечами; мое предложение ему понравилось — это было видно и без слов, но в то же время как экономист-гидротехник, сотрудник Института комплексного использования водных ресурсов он опасался поверхностных, опрометчивых оценок.
— Археологи утверждают, что земледелие в наших краях насчитывает около двух тысяч лет. Однако мы не будем забираться в дебри истории, а возьмем первую цифру — лет двести. Что было тогда на этом месте? Думаю, низинные болота, елки и березы на болоте, комариный шабаш. Но вот пришли люди, дровосеки-огневщики, стали рубить и жечь леса, чтобы сделать пашню. Деревья вырубили, пни выкорчевали, вспахали угодья дубовым оралом, но вода... Что делать с ней? Веками она копилась в болотах, поддерживая естественный уровень грунтовых вод. Много воды — плохо, мало воды — тоже плохо. Думали-думали и решили рыть канавы, чтобы по ним спускать избыточную влагу и одновременно, в случае засушливого лета или маловодной весны, использовать ее для орошения. Так из крестьянского опыта родилось понятие мелиорации... Вот вам ее классический пример! — Он показал на гладкие отвесные стенки отводного канала. Было такое впечатление, что их срезали одним мощным ударом механизма.
— А по-моему, здесь поработал современный канавокопатель,— слабо возразил я, не очень уверенный в своей догадке.— При чем тут старый крестьянский опыт?
— Вы ненаблюдательны,— снисходительно пожурил меня Коржич и присел на корточки. — Смотрите! — Он нашел сломанный прут и стал водить им, как указкой, по стенкам отводного канала.— Канавокопатель прошел как раз по тому месту, где была раньше канава первомелиораторов. И обнажил память почвы — заметьте, окультуренную, в полном смысле слова очеловеченную почву...
Его указка остановилась на верхнем, гумусном, слое земли, который уходил вниз на 12—15 сантиметров в тонкие, прерывистые прослои бурого песка и глея и снова выходил на поверхность в виде спрессованной смеси навоза и торфа. Этот почвенный слоеный пирог говорил, что здесь много лет назад обильно удобряли землю. Но потом почву залили грунтовые или паводковые воды, принесшие с собой измельченные частицы песка и глины. Избыточную влагу спустили, а те места, где остались безжизненные завалы, снова насытили органикой. Кое-где еще сохранились трухлявые, изъеденные земляным червем остовы дощатых лотков, по которым когда-то струилась вода, пучки хворостяных и жердевых дрен, выполнявших роль регулятора.
Можно было только удивляться силе и живучести тощей белорусской пашни, отваге и терпению селянина-полещука, худо-бедно, но кормившегося с этой земли... Недюжинного упорства требовала постоянная борьба с водой и болотами.
— Когда говорят и пишут о Полесье, — продолжал Николай Ефимович,— обычно ищут какие-то сногсшибательные сравнения. И совершают непростительную ошибку: ведь Полесье — само по себе классический эталон для сравнений. Действительно, где на планете вы встретите столько разнообразных типов болот — и тростниковых, и рогозовых, и сапропелевых, и сфагновых! Топкая, непроходимая пойма тянется на десятки километров. И каждую весну ее атакуют речные наносы, загромождают талые и дождевые потоки. Низкий рельеф и отсутствие естественного стока приводят к болотообразованию. А ведь эти заторфованные, богатые перегноем почвы — ценнейший резерв для земледелия. Добавьте в них навоз, минеральные удобрения — и они будут превосходить лучшие черноземы. Что, не верите?..
Заметив на моем лице ироническую улыбку, Коржич развел руками и не спеша направился к своему «Запорожцу». Вечерняя заря выткала часть неба золотистой охрой, и многочисленные лужицы на полях приняли ее отражение. Прозрачная дымка повисла над крышами дальних хат и деревьями с густыми шапками гнезд, в которых хлопотали длинноногие аисты. Открыв дверцу машины, Коржич любовался синевой холодных весенних сумерек.
— Не помню, кто это сказал... Природа и человек — это два партнера по шахматной партии, и белыми всегда начинает природа. Цитирую, конечно, произвольно, но за смысл ручаюсь... Так вот, чтобы быть равноправным партнером, человек обязан предугадывать самый замысловатый ход природы и знать, какими фигурами ответить. Ответить так, чтобы, не нарушая существующих взаимосвязей, извлечь для себя максимальную пользу.— Коржич умолк, а потом сказал в заключение: — Думаю, вам нужно встретиться с нашими мелиораторами...
К Леониду Ивановичу Бердичевцу, первому заместителю министра мелиорации и водного хозяйства Белорусской ССР, я пришел, вооружившись географической (точнее — почвенно-растительной) картой республики за 1970 год, которую удалось достать в одном из минских учреждений.
Бердичевец заметил не без иронии, что с таким же успехом можно было бы принести карту допетровской Руси, потому что за десять с лишним лет белорусская география изменилась так, как иная территория за два-три века. И пояснил на примере нескольких районов, что там, где раньше господствовал густо-зеленый, в темных росчерках цвет, означавший разливанные топи и болота, проложены прямые, как стрелы, магистральные каналы с бетонированными берегами, введены в хозяйственный оборот сотни тысяч гектаров бросовых земель. А там, где среди мертвых трясин раком-отшельником прозябал человек (6—8 жителей на квадратный километр), сейчас построены дороги и агропоселки, созданы новые совхозы с мясо-молочной специализацией.
— Мелиорированные земли занимают четвертую часть всех сельскохозяйственных угодий республики, — негромко, но отчетливо произнес заместитель министра. — Это почти три миллиона гектаров, по сути дела, сложный инженерный комплекс.
Понимая, что языком цифр можно убедить лишь специалиста, Леонид Иванович развернул передо мной добрую дюжину карт, схем, диаграмм и графиков, расчерченных стрелами, полыхающих красками. Каждый природный ареал был представлен в многообразии почв, растений, водно-воздушных температур, ветров.
— Что такое мелиоративная система? — продолжал Леонид Иванович. — Это такая перестройка земли, где все положительные и отрицательные моменты влияния на природу должны быть взвешены заранее. И прежде всего нужно научиться прогнозировать почву. Для этого необходимы все данные о земле и, конечно, данные происходящих изменений.
Бердичевец полез в ящик своего стола и достал брошюру в серой обложке — «Методические рекомендации по оценке влияния мелиоративных систем на экологические комплексы мелиорированных и прилегающих территорий». Документ был выпущен в 1980 году Академией наук Белорусской ССР совместно с Научным советом по проблемам Полесья.