Журнал «Вокруг Света» №05 за 1983 год
Шрифт:
Всевозможные виды художественной обработки металлов представлены здесь: ковка, литье, гравировка, чеканка, чернение, монтировка по серебру, насечка золотом и серебром по вороненому железу, инкрустация драгоценными металлами по слоновой кости, скань, филигрань. Массивные серебряные изделия богато украшены сердоликами, кораллами, альмандинами, бирюзой, гранатами, яшмой, лазуритом, агатами, цветным стеклом. На некоторых можно различить в узорах птиц, змей, коней — древнюю символику, восходящую ко временам языческих верований, когда такие изделия служили амулетами. Родовые коллекции росли от поколения к поколению, составляя славу фамилии, определяя достоинства жениха
...Дневное солнце уже прокалило камень гор, из ущелья поползли молочные клубы, рассеивая солнечный свет. Третья и самая главная остановка на долгом пути — у красивой скалы, одной стороной нависшей над пропастью, другой — круто спускающейся к тропе. Сюда пришли встречать молодых уже все остальные жители аула. Здесь был апогей праздника, его кульминация. Вновь плыл хоровод, заливалась гармонь, вытягивала душу зурна, вновь парни вызывали прутиком девушек и рассыпалась дробью лезгинка. Здесь, достигнув высшего аккорда, праздник вместе с солнцем, которое затягивалось серым туманом, начал гаснуть.
И был еще последний отрезок пути — вереница белых фигур на потускневшей зелени травы. Парни, уже не стесняясь, шли рядом со своими возлюбленными.
Теперь смысл праздника стал мне понятен до конца. Совершенно обособленный на протяжении тысячелетий мир укрывшегося от воинственных и грозных соседей аула требовал сохранения секретов оружейного и златокузнечного дела, и в его замкнутом пространстве возник особый уклад, по-своему стали развиваться язык, обряды, привычки, одежда. В этот мир нельзя было допускать чужих, отдавать невест в другой аул, и в качестве торжественного ритуала знакомства и сватовства продолжателей кубачинских родов сложился этот уникальный, существующий в одном-единственном ауле праздник воды! И тропа к священному роднику, по которой идут сегодня молодые,— это впитанная с детства древняя традиция. Пока она живет в горячей крови горцев, жива будет и слава Кубачей.
Удивительна история этого древнего аула, удивителен и он сам с бесконечным лабиринтом темных даже в яркий день проходов, вырубленных в камне узких лестниц, тупиков со снующими по ним детьми, цокающими копытами по отшлифованному камню осликами... С домами, в стены которых вмазаны резные камни с барельефами чудищ из разрушенных старых построек, с могучей круглой каменной боевой башней на вершине пирамиды домов, с открытыми взору крышами, на которых проходит половина жизни кубачинцев, с молодыми женщинами и старушками, которых не встретишь здесь без рукоделия.
...Тьма в считанные минуты окутала горы, и я думал — праздник кончился, но оказалось, что ошибся. Вновь звенела гармонь, теперь уже в стенах клуба, и до поздней ночи безудержные всплески лезгинки заставляли испуганно вспыхивать звезды в черно-фиолетовом небе над аулом.
Кубачи, Дагестанская АССР Александр Миловский Фото автора
Чужой
М ножество воспоминаний — горьких, трогательных, радостных — оживало в мозгу Плинио при взгляде на старый отцовский нож — единственную осязаемую нить, связывавшую его с далеким домом. Молодой, статный и симпатичный
А вот отец Плинио никогда не по кидал жену и многочисленное потомство больше чем на неделю. В этой деревне родился, здесь же и умер четырнадцать лет назад. Всю жизнь гнул он спину поденщиком на полях или строил дороги, а на досуге выстругивал доставшимся от прадеда ножом всякую деревянную всячину. Нож этот был самой ценной вещью в доме, своеобразным символом гордой бедности.
Теперь, в Мельбурне, Плинио неизменно носил нож отца в кармане отцовских же черных вельветовых штанов. Одинокий в этой стране, парень чаще прежнего задумывался о своем умершем отце. Казалось, незнакомое окружение еще больше обостряло ощущение сиротства. Он помнил, как умирал старый Бонелли, как тот кричал, стонал и умолял вызвать врача, помнил так отчетливо, будто это было лишь вчера. Врача так и не вызвали: в округе его просто не нашлось. Плинио помнил, как мать и тетка прикрыли глаза покойного и зашлись в слезах, зарыдали громко, в голос. Время от времени они прерывали плач, чтобы высунуться из окна и громогласно объявить о гибели всего света, после чего причитания возобновлялись. Вскоре к родственницам присоединились соседки, и их скорбные вопли не смолкали целых два дня, до самых похорон.
Помнил Плинио и то, как мать пошла в подручные к каменщику, как носила на себе мешки с песком и потолочные балки. Жили впроголодь, несмотря на ее тяжкий труд. Ели хлеб грубого помола, рассчитывали так, чтобы пятифунтовой круглой буханки хватало на неделю. В редкие праздники вроде дня девы Марии хлеб слегка натирали чесноком, макали в масло и ели с обжигающе злым испанским перцем, а кое-когда и с мясным отваром. Праздники эти были для Плинио редкими светлыми мазками на унылом сером фоне прошлого. Детство у парня выдалось коротким: уже через год после смерти отца десятилетний Плинио вовсю трудился поденщиком на окрестных фермах.
Именно тогда мать сняла с вбитого в стену крючка старый отцовский нож и отдала его сыну в знак признания того, что Плинио уже мужчина, способный заботиться о своей семье. Нож был маленький, с костяной рукоятью, позеленевшей от бесчисленных прикосновений потных ладоней, и тусклым, стершимся, но острым лезвием в полдюйма шириной. Этим ножом отец вырезал из поленьев стулья, тарелки и вилки, а однажды даже смастерил в углу комнаты миниатюрную копию палермского собора. Впрочем, работу эту он так и не закончил, не успел.
Искусство резчика не перешло Плинио по наследству вместе с ножом. Парень предпочитал резать колбасу и сыр, которые иногда покупал после того, как начал зарабатывать сам. Кое-когда резал и хлеб, прижимая буханку к груди и стараясь не зацепить лезвием подбородок. Впрочем, хлеб он все-таки чаще ломал, как и подобает добрым христианам всех возрастов.
Плинио был довольно скромным юношей, но не смел отказать себе в маленьких удовольствиях деревенской жизни. Танцевал он чуть ли не лучше всех в округе, хотя походка у него была тяжелой и неуклюжей, поскольку шесть дней в неделю он щеголял босиком, обуваясь лишь по воскресеньям. Женщины любили смотреть на его черные кудряшки и такие же черные, чуть грустные глаза, придававшие облику Плинио еще большую привлекательность.