Журнал «Вокруг Света» №05 за 1990 год
Шрифт:
Вот светловолосый юноша с поврежденными кистями рук отложил мелки и, ссутулившись, сел рядом. Он очень постарался, изобразив итальянскую красавицу эпохи Возрождения. Монеты прохожих падают в чашечку, оплачивая труд и талант самоучки.
На стоящем рядом картоне читаю надпись: «Я должен зарабатывать деньги живописью, так как, к сожалению, не могу больше заниматься тяжелой работой. Спасибо».
— Ведь эта картина до первого дождя? — обращаюсь я к стоящему рядом зрителю.
— Да, вы правы — до дождя или до вечерней моечной машины,— с удовольствием отзывается тот.— Утром и вечером кёльнские улицы моют шампунем.
Но вот мы входим в Кёльнский собор.
— Удивительно, правда? — говорю я Лео, поглаживая теплую дубовую скамью хора.
— Этим скамьям почти шестьсот лет,— скромно замечает он.
Мы обходим собор и долго стоим у Распятия—самой древней скульптуры храма, созданной в 975 году. Потом подходим к дароносице «Три короля», изготовленной немецкими мастерами в 1180—1225 годах из чистого золота и драгоценных камней. А вот и знаменитая алтарная картина-триптих «Поклонение волхвов», которая когда-то восхитила Гёте. Созданная в начале XV века Стефаном Лохнером, она считается олицетворением всей школы кёльнской живописи средних веков. Перед картиной хочется стоять тихо, благоговейно рассматривая фигуру за фигурой. Художник сумел здесь передать появившиеся тогда в немецком искусстве утонченность, трепетность и вместе с тем земную предметность библейских персонажей.
По узкой винтовой лестнице в 509 ступеней мы поднимаемся на соборную башню. Под нашими ногами весь Кёльн и светлая лента могучей и спокойной реки. Вспоминаются строки любимого мною с детства Генриха Гейне: «В волнах прекрасного Рейна, как в зеркале, видит взор венец чудесный Кёльна — великий дивный собор!»
… Мы с Лео долго ходим по узким кёльнским улочкам и переулкам, гуляем по набережной. Отовсюду видны поднимающиеся над крышами домов островерхие башни собора. И мне представилось на миг, что это не творение из камня, а волшебный корабль с высокими мачтами, устремленный в широкие просторы Рейна. Я читаю Лео стихи Александра Блока, прославлявшего «Кёльна дымную громаду», создание «германского гения», рассказываю о том, что великий Достоевский рыдал от восхищения на ступенях Кёльнского собора. Мой собеседник внимательно слушает, гордый и довольный.
Инга Циприс, архитектор-реставратор Кёльн
Волшебный фонарь
Говорят, время идёт быстро.
Время действительно идет быстро.
Еще отнюдь не старо поколение, которое о телевизорах читало лишь в фантастических книжках, а уже выросли и обзавелись потомством люди, не представляющие себе вечера без мерцающего экрана.
На нашей улице первый телевизор появился году в 52-м. Это был КВН с крошечным экраном, оснащенный огромной линзой, заполненной дистиллированной водой. Передачи были три, кажется, раза в неделю, и эти дни превращались в сущий ад для телевладельца, красильщика по профессии. Многочисленная родня, знакомые, соседи, гости званые и незваные трижды в неделю набивались в небольшую его комнату. Изображение, и так-то не очень четкое да к тому же почти постоянно скакавшее, на расстоянии вообще невозможно было разобрать. Но все сидели, затаив дыхание, что бы ни передавали: важно было само чудо — присутствие чужой жизни у тебя на дому.
В расцвет телевидения, впрочем, никто особо не верил, по крайней мере на нашей улице. В девятом классе, готовясь к экзамену по истории, жарким июньским вечером я вышел передохнуть во двор за сараи. У сараев стояли соседки и говорили про красильщиков телевизор. Электромеханик, наш сосед, стоя среди них, вещал, что скоро телевизоры появятся во всех домах, как радиотарелки. Женщины недоверчиво охали, а я, вспомнив, что сосед по своей общественной нагрузке пропагандист, ему просто не поверил.
Но время шло быстро. Я еще не стал совсем взрослым, а телевизоры превратились в такую же принадлежность домашнего обихода, как этажерки и комоды. Их экраны увеличивались, скоро исчезли линзы с дистиллированной водой, в которой почему-то бурно разрастались неведомые водоросли.
Газетчики, которые стали часто писать о телевидении, нашли ему красивый синоним «волшебный фонарь». Потом было придумано и скоро стало истертым наименование «голубой экран», но до него некоторое время употреблялся «волшебный фонарь». Это было понятно: многие еще помнили волшебный фонарь — коробку с лампочкой и выдвижной трубой, оснащенной линзой, которой регулировалась резкость, и прорезью для диапозитивов. В кое-каких домах, особенно где сохранились старорежимные бабушки, можно было увидеть массивный ящик из красного дерева, окованный медью. В других — ящик попроще, даже не ящик, а цилиндр из картона, оклеенный коленкором. От жара лампочки он разогревался и резко пах клейстером. Такой волшебный фонарь был и у меня, он перешел ко мне от старшего брата и ушел впоследствии к племяннику, как пальто, шапки, штаны и курточки, — в то время так было принято.
Но диапозитивов у нас почти не сохранилось, а диафильмы со сказками к фонарю не подходили. Диапозитивы мне иногда давали одноклассник: их семья (вернее, много семей, связанных родством) чудом уцелела в большой мещанской квартире с низкими потолками и запутанными коридорами. На антресолях хранились связанные стопки журнала «Нива», которые мы обожали рассматривать на кухне — выносить из дома их не позволяли. Диапозитивов было несколько коробок — все больше картинки далеких стран и разных народов.
То были старомодные изображения, лишенные настроения самого фотохудожника. Зато они радовали полнотой информации: если изображалась «Свадьба малайскаго раджи (князя)», то вы видели новобрачных в праздничных костюмах, мельчайшие детали волнообразно искривленного кинжала — криса, опахала и какого-то еще затейливого кувшина, брошенного в правом нижнем углу снимка. Краски, как я теперь понимаю, страдали аляповатостью, да и наносили их от руки по снимку, и тем не менее в память глубоко западал и коричневый цвет лиц, и розовые рубашки, и зелень пальм, создавая вместе прочное «малайское» впечатление.
Хорошо, если кто-нибудь из взрослых мог объяснить, что изображено, но Они обычно были заняты. И мы сами подолгу рассматривали картину на простыне, сверяя увиденное со своими знаниями, почерпнутыми из Фенимора Купера, «Серебряных коньков» и любимой книжки «Синопа — маленький индеец».
Редкие эти домашние сеансы заменяли нам нынешний «Клуб путешественников», выполняя, в сущности, ту же роль: они приводили чужую жизнь и неведомые страны прямо в дом.