Журнал «Вокруг Света» №09 за 1979 год
Шрифт:
Не раз, едучи в темноте на машине или в автобусе, я и мои спутники слышали резкий окрик «Дрейш!» — «Стой!», в глаза ослепительно ударял свет карманного фонарика, а когда зрение привыкало к лучу, было видно, как в ветровое стекло повелительно и грозно целил черный, с металлической окантовкой, подрагивающий глазок автоматного ствола. Обычное дело — проверка документов, контроль. Но в праздники столь суровые правила были поослаблены, и гуляние на улицах города продолжалось за полночь. Особенно на Чамане.
Под общим чадаром
Удивительное место в афганской столице — Чаман. Буквальный перевод — «Лужайка», но смысла это не передает: здесь — традиционное место военных
Здесь, на Чамане, на одном из зрелищ я познакомился с Аллададом Бахгияри.
Как-то резко изменилась погода. Днем было жарко и душно, ничто не предвещало перемену к прохладе, даже дымчатые дальние горы плавились в дрожащем мареве. Я знакомился с кабульскими базарами и, чувствуя, как на мне оседает липкая серая пыль, мечтал о душе и мощном вентиляторе. Но к вечеру собрались тучи, в минуты похолодало, на город опрокинулась знобящая морось.
Сидя в легкой рубашке на скамейке на Чамане, я слушал концерт и старался удержать дрожь воспоминаниями о теплом верблюжьем одеяле в гостиничном номере. Девушки на сцене — в красно-зеленых узорчатых платьях с золотым шитьем, в черно-серебристых шалевых накидках — пели зажигательно, пританцовывая после каждого куплета. Рядом на скамейке молодой афганец, укутанный в коричнево-серое покрывало, из-под которого виднелась хлопчатобумажная рубашка, уютно наслаждался музыкой и пением. На густых антрацитовых волосах его сидела тюбетейка. Он то и дело искоса поглядывал на меня и вдруг стянул с плеч покрывало — «чадар», деталь общенациональной афганской одежды, и набросил на меня. Как я ни сопротивлялся, вскоре мы уже сидели под одной накидкой, оказавшейся длинной и плотной, как армейская плащ-палатка, и знакомились.
Моему спасителю Бахтияри двадцать пять лет. Родился в северном городе Андхой. Отец крестьянин. Мать... — о матери не всегда полагается спрашивать, афганские женщины, как правило, «нерабочее» население: ведут хозяйство, следят за домом. Алладад учился в лицее, закончил его, в этом году — выпускник медицинского факультета Кабульского университета. Его занятие...
— Активный член НОМА (1 НОМА — Народная организация молодежи Афганистана.). Так и запишите! — говорит он и следит, чтобы я занес его слова в блокнот. — Это важно! Я собираюсь лечить людей, но и общественную деятельность не намерен прекращать!
Странный получался у нас диалог. Вроде бы и спрашивал я без нажима, и отвечал Алладад спокойно, и лицо его оставалось улыбчивым и добрым, а все равно создавалось впечатление, будто после каждой фразы Бахтияри ставит восклицательный знак. Речь была рубленой и делилась на короткие предложения. То ли давать интервью было Аллададу непривычно, то ли наоборот — сказывалось ораторское умение, взращенное митингами и собраниями, — я не сумел разобрать.
— Медик, по-моему, одна из главных сейчас профессий, — продолжал Бахтияри. — Представьте, миллионы людей у нас болеют. Туберкулез, трахома, всякие желудочные заболевания, малярия. Значит, нужны специалисты. А знаете, сколько врачей было в Афганистане до революции? Не угадаете — меньше тысячи человек! Это на страну, где более 15 миллионов населения! Вот и открываются у нас теперь новые стационары. Государственные аптеки, где удешевленные лекарства. Медицинские техникумы. Есть и бесплатная врачебная помощь. Кстати, выпускники наши нередко отказываются от частной практики. Как можно брать мзду, когда
Концертная площадка, где мы сейчас сидим, обнесена невысокой каменной стенкой. За оградой слева я замечаю какое-то движение. Над стенкой появляется голова женщины. Затем рядом с ней показывается еще одна. Обе головы застывают, словно сказочные изваяния. И лишь приглядевшись, сквозь частую сетку паранджи можно различить сверкание любопытных глаз, контуры возбужденных лиц Сегодня на Чамане интересно: много музыки, много чужеземцев, как не остановиться, не поглазеть?
— Алладад, — прерываю я затянувшуюся паузу, — вы говорили еще об общественной деятельности. Что под этим понимать?
— «Джихад» — священную войну, — спокойно говорит он и смотрит на меня с улыбкой. — Нет, не против «кафиров» — неверных, как воевали верные сторонники ислама в прошлые времена. Мы объявили «джихад» неграмотности. Сейчас повсюду — на заводах, во многих учреждениях, в селениях — открыты курсы ликбеза. Их что-то около 18 тысяч. На каждом учатся десятки человек. Вот и я, как многие члены НОМА, руковожу одним таким кружком. Уверен, лет через пять с неграмотностью будет покончено...
Накрапывал колючий дождик. Холод усиливался, но нам с Бахтияри тепло под общим чадаром, и так можно было сидеть, разговаривая, очень долго. Вскоре Алладад заторопился: уже поздно, а завтра ему вставать на рассвете — много дел. Он встал, завернулся в накидку, нахлобучил плотнее тюбетейку и растворился в толпе Чамана. И тут я почувствовал, как чьи-то руки снова укутывают меня в чадар. Незнакомая девушка стянула со своих плеч еще один...
«Пришли мне книги Маркса...»
...Дорога забирается все выше в горы. Чаще всего она идет вдоль русла реки: внизу шумит серо-голубой поток, а над ним кое-где в страшной тесноте «вбиты» в скалы домики горных деревушек. Иногда можно заметить, как по острым камням осторожно поднимаются к жилищам женщины с кувшинами на головах: доставка воды — традиционная женская доля.
Вода — проблема, и не только в горах, но вообще в Афганистане. Больших рек здесь нет, да и не всякая река пригодна для питья. Дожди редки. Источники встречаются разные: порой на одном склоне ущелья на поверхность выходит вкусная, сладковатая влага, на противоположном — горькая и негодная. Поэтому во многих селениях насущная задача — создание запасов питьевой воды. Горные речушки и даже ручьи перегораживаются дамбами и плотинами.
Каждый дождь — благо, но одновременно дождь в горах — враг, особенно если ему «помогает» таяние снегов на вершинах. Обрушиваются вниз страшные сели, и ежегодно с ними уносятся сотни жизней. Не один, не два — десятки селевых русел насчитал я, поднимаясь в автобусе к перевалу.
Чем ближе к седловине, тем сильнее сгущается туман. Или, точнее, не туман, а припавшие к земле облака. Под колесами — слякоть. Леса остались внизу, здесь же — лишь редкие, запорошенные снегом кусты можжевельника. На бесснежных участках обочины попадаются розетки первоцветов да едва зацветшие местные крокусы — их клубнелуковицы прекрасно приспособлены, чтобы растения переносили суровые горные условия.