Журнал «Вокруг Света» №09 за 1981 год
Шрифт:
— Когда вы были баркейро, дома часто приходилось бывать?
— Почти и не приходилось. Месяц вверх по течению да столько же вниз. Поднимаясь — раздаем товары, спускаясь — собираем плату. В Жуазейро разгрузились, погрузились и снова вверх-вниз.
— Семью с собой брать было нельзя?
— Смотрите: последнее время я ходил на стотонной барке с дизелем. Экипаж небольшой: хозяин, моторист, три матроса и кухарка. Для матросов никакого помещения не было, спали, где место найдешь. Куда же брать еще семью? А прежде, на парусниках, было и того теснее.
— Ну хоть торговля прибыльная у вас?
— Для хозяина — может быть. Но точно не скажу, деньгами мало кто рассчитывался, больше натурой: кожами да шкурами. А у простых баркейро какие доходы? Я уж взрослым стал, когда ввели минимальную зарплату. И теперь только узнал, что бывают сверхурочные, хотя мы на барке проводили дни и ночи. Слыхал еще об отпусках и пенсии. Но это не для баркейро. Меня вот списали на берег — и живи как знаешь.
На лицо Нелсона легла тень, но ненадолго, и взгляд его не отрывался от текучих вод. Я поспешил перевести разговор на более приятные воспоминания — о давних подвигах, например, о которых как будто свидетельствовали глубокие шрамы на груди Нелсона. Я спросил:
— Ягуар или пираньи?
— Это? — Нелсон склонил голову.— От шеста. Дизели у нас появились недавно, а под парусом по реке все время не пойдешь. Если нет попутного ветра, против течения приходится толкаться шестами. Как это делается? Заходишь с носа, втыкаешь шест в дно, упираешься в другой конец грудью и перебираешь ногами до кормы. А потом снова на нос. Прежде баркейро узнавали сразу по ранам да по мозолям на груди.
— Парусники вроде бы есть на Шико и теперь?
— Много еще,— подтвердил Нелсон.
Ну как не любить беседы со старожилами! Не встреть я Нелсона, что мог бы узнать о навигации на Сан-Франсиско? Я узнал о парусниках с двумя косыми парусами, установленными на одной мачте, как крылья бабочки. О плотах и катамаранах, столь ценимых за малую осадку и остойчивость при прохождении перекатов. Хотя, конечно, такие типы судов теперь вымирают: технический прогресс завоевывает и Сан-Франсиско, вытесняя оригинальные модели, загоняя мысль здешних корабелов в рамки стандартов. Своими глазами я лишь однажды увидел нечто любопытное: перед нами прополз двухпалубный пароход, шлепая плицами кормового колеса и нещадно дымя.
— «Венсеслау Браз»,— прокомментировал Нелсон.— Американской постройки 1864 года. Их тут несколько штук, и всем за сто лет. Топятся дровами. Теперь только туристов и возят.
— А я заметил — карранки нет и на нем. Отчего это?
Еще недавно у каждого судна на Шико, от самых малых до самых больших, нос непременно украшала деревянная резная фигура — чаще всего стилизованная львиная голова с разинутой пастью. Теперь баркейро обходятся без них, хотя производство фигур продолжается — для туристов.
— Вообще-то, сказал Нелсон,— с мотором перекат проходить безопаснее, так что карранки стали как будто и не нужны.
— Они что же, предохраняли от дурного глаза?
— Если судну грозит гибель, карранка издает три стона,— пояснил баркейро.
— Значит, лодки на Шико никогда не гибли?
— Ну, пока в реке есть камни, когда-нибудь на них да налетишь. Но нашим лодочникам это не страшно — у нас есть проверенный способ, как спастись, если получишь пробоину.
Нелсон оживился и, жестикулируя, принялся рассказывать и показывать, как однажды его лодка налетела на скалу, как вода фонтаном била сквозь пробоину, как кренилась лодка, погружаясь, как затягивают водовороты и бьет струя о камни — словом, рядом скорая и неминучая смерть.
— Что делать? — баркейро посмотрел на меня с удалым блеском в глазах.— Очень просто. Быстро хватаю топор, пробиваю в корме вторую дыру, и через минуту в лодке сухо — вода, которая влилась через первую пробоину, вытекла через другую.
Нелсон с достоинством ждет, когда я воздам должное юмору баркейро, и так же серьезно завершает:
— Как не биться, бьются. А я вот разбился не о камни. О волны реки. Был баркейро, стал барранкейро.
Барранкейро — значит житель речного берега — барранки. Так его называют в отличие от каатингейро — обитателя безводных просторов полигона засухи, покрытых каатингой — зарослями кактусов и низких колючих кустов с редкими листьями. Собственно, различия здесь очень невелики. Ни внешне, ни в образе жизни. Хижина Нелсона над обрывом — такая же мазанка под крышей из пальмового листа, что разбросаны по полигону. Каатингейро сажает маниоку и сеет рис, как и барранкейро, только не ловит рыбу, а разводит коз и свиней. Кажется странным, почему при очевидном изобилии воды барранкейро живут в такой же нищете, как и страдающие от ее недостатка каатингейро. Попав в гости к Нелсону, я получил шанс найти ответ и на этот вопрос. Вопрос не праздный. В каатинге скоро будут орошены сотни тысяч гектаров благодаря плотине «Собрадиньо», но даст ли это что-нибудь крестьянам?
— За плотиной образуется целое море, самое большое в мире,— сообщил мне Нелсон.
Информации на этот счет он теперь получал много, потому что устроился работать на строительстве ГЭС, и познакомились мы с ним неподалеку от управления стройки, где он стриг газон. Здесь Нелсон получал TV же минимальную зарплату, но, как мне казалось, жизнь его стала спокойнее и упорядоченное, что немаловажно в его годы. И во всяком случае, он мог лучше представить себе картину перемен в долине Сан-Франсиско.
— Вода зальет и Ремансо, и Сенто Се, и Каза Нова — все окажется на дне. Сколько народу стронули с места, а устроиться заново нелегко,— продолжал Нелсон.
— Но я слышал, на новом берегу землю дают всем желающим?
— Все равно, тяжело бросать обжитое место, дом, посевы.
— А разве компенсацию не выплачивают?
— Выплачивают тем, у кого бумаги в порядке. Но документы на землю есть только у богатых. Барранкейро живет там, где всегда жили его предки, сеет на речных наносах. Его волнует подъем и спад воды, а не бумаги. Чтобы их выправить, надо ехать в город, ходить по конторам, связываться с адвокатами. Без крайней нужды на такое не решишься, а при бедности где деньги найдешь? Теперь уже поздно.