Журнал «Вокруг Света» №09 за 1992 год
Шрифт:
— Юджин! — позвала она Женю Шлея, и в ту же секунду из сумятиц прошлых дней проступило обстоятельство знакомства с ней — стоянка на рейде Ситка, школьная учительница у трапа, с сердечностью в глазах говорящая нам слова сожаления по поводу того, что мы не смогли побывать в ее городе.
Визит, которого не было
После Кордовы ничто уже не оставляло сомнений, что в Ситке, так же как у соседей по Аляске, наверняка нас ждали на причале рослые парни в униформе, чтобы приветствовать хлебом и солью. Ждали горожане, готовые разобрать нас и разместить по своим автомобилям; накрывались столы персон на пятьсот — одних нас, участников экспедиции с экипажем «Академика Ширшова», было не меньше ста пятидесяти. Мы хорошо представляли, как вертолеты береговой охраны барражировали над океаном, чтобы вовремя известить о появлении русских, и как у единственной переводчицы, девушки Нади, от глядения в залив стали серыми синие глаза...
Торжества в честь двухсотпятидесятилетия Русской Америки были назначены в Ситке на двадцать шестое июля. Но в день отхода, когда наше судно собиралось покинуть Петропавловск-Камчатский и от прощального гудка у некоторых должны были бы не выдержать нервы, зашевелиться на макушке волосы, таможенные власти обнаружили, что кое-кто слишком основательно собрался в Америку, и явно намерен научить американцев нашему бизнесу. К тому же у немалой и важной части участников экспедиции не подоспели из Москвы паспорта с американской визой.
К этому времени наша разношерстная компания: москвичи, ленинградцы, сибиряки, дальневосточники — являла собой модель нашей разбуженной страны допутчевской поры лета 1991 года. Разве что в сильно ограниченном пространстве палуб научно-исследовательского судна. Демократы, консерваторы, бизнесмены из бывших и не бывших, молодые люди с визитками кустарного изготовления — вся эта наша пестрая толпа с утра до вечера качала права, которых у многих не было.
— Смотрите, не опаздывайте на ужин, — заметил как-то капитан вновь прибывшему.
Новый пассажир, видимо, был уже на взводе, он сидел не за круглым капитанским столом, а за соседним, за которым мог оказаться каждый.
— Здесь я сам себе устанавливаю порядки. Командует тот, кто хорошо заплатил, — отвечал человек, который утром, ступив на палубу судна, потребовал себе вертолет: — Хочу посмотреть гейзеры.
— Вертолет стоит дорого, — заметили ему.
— Плачу за весь рейс, — мощно заявил он, нимало не смущаясь незнакомых ему людей.
После этого к нему напрочь прилипла кличка Гейзер...
Пока работали таможенники, освобождали палубу от лишнего груза, дни таяли, сроки отхода отодвигались, и любая информация, не успев подтвердиться, устаревала. Никто ни в чем и ни в ком не был уверен. Содержание судовой роли изменялось изо дня в день, и нужно было быть другом или приближенным четвертого помощника капитана, чтобы хоть краешком глаза заглянуть в нее.
Выяснение отношений продолжалось и тогда, когда, наконец, мы снялись с якоря, пошли пересекать океан и судовая трансляция погнала на палубу даже тех, кто был далек от того мгновения, которое вмещает сто лет ожидания... Справедливости ради надо сказать, что нас, журналистов, не трогали. Видимо, сказывалось привычное преувеличение наших возможностей. Хотя и без этого мы уже чувствовали себя реквизитом не очень ясного мероприятия. С выходом в океан объектом нападок в основном стала Ленинградская Рок-опера, труппа из тридцати человек. Они везли в Америку оперу Алексея Рыбникова «Юнона и Авось», в принципе, наиболее подходящую по теме экспедиции: Резанов, его история, связанная с Аляской и Калифорнией. Поскольку у театра спонсоров не нашлось, артисты, так же как и журналисты, шли на договорных началах.
И все же — уютные каюты, спокойный солнечный океан за бортом, косатки… в конце концов смягчили души тех, кто находился в конфликте с артистами, они сошлись между собой на том, что артисты будут их развлекать по пути в Америку. И развлекали. Только не всей труппой, а один Богдан Вивчаривский, обаятельный, легкий в общении, как друг народа, баритон. В те ночи, когда его сильный голос сотрясал переборку чьей-нибудь каюты, главный режиссер театра Владимир Подгородинский мог спать спокойно.
На седьмые сутки мы пришли в Ситку. Встали на рейде, и Роуз Арвид-сон, представитель оргкомитета с американской стороны — она шла с нами на «Ширшове»,— связалась с берегом, узнала, что встреча с Русской Америкой перенесена севернее, в Кордову, и что лучшие люди Ситки собираются нанести нам визит вежливости и тем самым выразить сожаление по поводу нашего опоздания.
Мы, сбившись на палубе в толпу, вырывая друг у друга бинокли, разглядывали улицы и строения аккуратного городка с русской часовенкой среди сопок. Пришли гости. Их провели в кают-компанию к накрытым столам. А мы, журналисты, и кое-кто сомнительной важности остались на палубе. Артисты уже репетировали внизу. Один Женя Шлей был допущен на прием. Щелкая затворами фотоаппаратов, обвешанный пушками объективов, он создавал коммерсантам имидж перед американцами...
На этот раз Русскую Америку открывала Рок-опера историей любви графа Резанова и доньи Консепсьон.
Вояж Резанова с государственной миссией к берегам Калифорнии, переложенный на язык театра и музыки, оказался непростым даже для своих. А тем более для аляскинцев, в большинстве своем не знавших у себя здесь профессиональной оперной труппы.
В столовой команды разыгрывались сцены явления Казанской Божьей матери, глаза которой преследовали мятущегося Резанова. Он рвется открывать новые земли, мечтает о доске, на которой можно было написать письмена — золотые лики людей... Просит указать ему путь, бродит в темноте. И вот эти вишневые глаза, преследующие его, он встречает в Калифорнии у Кончиты. Кажется, он достигает вершины поиска, но — при столкновении с реальностью все это трагически обрывается. Снова появляется Казанская Божья матерь, успокоительница. И тут звучит аллилуйя любви...
Американцы, довольные и возбужденные ритмами рока, но еще более запутавшиеся в своем вечном желании разобраться в загадках русской души, покидали судно. И вот тогда-то у трапа Женя Шлей подвел к нашей группе женщину в очках, учительницу Мейдж Стрейджер.
Лишнее яблоко
Можно было бы подумать, что Мейдж проделала путь из Ситки в Сиэтл через все канадское небо только для того, чтобы вернуть нам невостребованное внимание. Но выяснилось, что она приехала к сыну-студенту, а о нашем приходе в Сиэтл узнала из того же источника, что и остальные. А когда подъехала машина с полицейскими, все стало на свои места. Правда, мы еще не знали, что в это утро в программах телекомпаний главным сообщением дня был беглец с нашего судна.
О лишнем человеке на судне мы узнали во время перехода из Сьюарда в Сиэтл. По судну ходили разные версии о том, как его поймали. Но одна более всего укладывалась в рамки нашего мышления. А именно. Со дня выхода на всем нашем пути буфетчицы замечали нехватку одного второго блюда во время обеда и ужина. Кажется, этому никто не придавал значения. И вот после Сьюарда нам во время обеда дали на десерт по яблоку — и вдруг два яблока оказались лишними. И два вторых тоже. Не знаю, как поймали беглеца — нашли его в нижней каюте спящего (среди моряков уже ходили разговоры о незнакомом человеке, которого по ночам встречали пассажиры), но случилось это по вине девушки, которую укачало, и она забыла о своем подопечном. А когда у нее спросили, почему она укрывала его, ответила, что была в него влюблена.