Журнал «Вокруг Света» №09 за 1993 год
Шрифт:
Юрта — белое пятно на желто-буром фоне — появилась из-за поворота как-то вдруг. Глаз привычно фиксирует вокруг нее знакомые предметы: пустая опрокинутая двухколесная повозка (значит, в ближайшие часы никто кочевать не собирается), прикрытая шкурами пирамида аргала — сухого навоза (запас топлива для очага рассчитан надолго), два оседланных коня привязаны к коновязи (значит, в юрте гости, хозяйский конь пасся бы непривязанным и без седла), а главное — из трубы, что торчит из дымового отверстия юрты, вьется голубой дымок (едва перевалило за полдень, скорее всего готовится чай). Мысль о глотке чего-нибудь горячего приятно возбуждала.
— Ну как, заедем? — спросил водитель и, уловив мое молчаливое согласие, свернул с дороги.
Когда я, водитель Вадим, моя монгольская коллега Энхчимэг и случайный попутчик Батбилиг
— Сайн байцгаана уу! — произнесла я традиционное приветствие, и хозяйка распахнула дверь юрты.
За двадцать полевых сезонов, проведенных в Монголии, таких ситуаций у меня было немало. Наверное, сотни. Сама работа этнографа — а я этнограф (профессия в нашей стране в значительной степени не востребованная и во все времена немодная) — предполагает, что при виде любой юрты я постараюсь в нее войти, завязать разговор с хозяевами и получить ответы на интересующие меня вопросы. Почти любой такой случайный контакт, любое знакомство себя оправдывают. Может быть, я и не узнаю каких-то сокровенных тайн — не каждый день они открываются даже специалисту,— но уж абсолютно точно пообщаюсь с представителями изучаемой мною монгольской культуры, а любой монгол — ее генетический носитель, хотя сам он, как правило, об этом не подозревает. Десятки поколений предков сформировали стереотип его поведения. Что бы он ни делал — садился, вставал, входил в юрту и выходил из нее, ел, пил, разговаривал с женой, детьми и гостями, здоровался и закуривал, садился на коня,— за каждым его поступком стоит многовековая культура народа. Но неважно, знает он об этом или не знает, хочет он того или нет,— он носитель этой культуры. Наблюдать за ним интересно, особенно если это можно сопоставить с сотней других подобных наблюдений и выявить типичное и не очень, общее и частное, характерное для какой-то определенной этнической группы, свое и чужое, заимствованное. А уж если перед тобой семья — муж, жена и несколько уже осмысливших свое присутствие на этой земле детишек. ...Этнограф! Не хлопай ушами, пей чай, смотри и слушай и только иногда задавай наводящие вопросы.
Мы вошли в юрту, обошли очаг по часовой стрелке (или, если угодно, по солнцу) и сели на полагающиеся нам — в данном типе культуры! — места. Традиционное деление юрты кочевника на правую — мужскую и левую — женскую половины предопределяет то место, которое занимает в юрте гость. При этом следует помнить, что право и лево монголы определяют, стоя лицом на юг. Мужчины проходят на мужскую половину, женщины — на женскую. Стариков и особо почетных гостей любого возраста приглашают пройти в «хоймор» — северную, противостоящую входу часть юрты, считающуюся наиболее социально значимой. Важным и пожилым гостям предлагают маленькие табуретки, гости попроще усаживаются прямо на постеленные на полу шкуры и войлочные подстилки.
Чабан Бата, его жена Оюунцэгэг и пятеро мал мала, Тэргуун с Мягмар на руках, Жаргал, Мэргэн, Очир, вслед за нами вошли в юрту, хозяева — степенно, с пониманием значимости момента — все-таки гости прибыли не простые, а иностранные,— дети шумно толкались, не скрывая своего любопытства. За маленьким столиком возле железной печки (они в ходу уже с начала века и заменили собою прежний очаг из камней и глины) допивали чай два молодых парня. Это их коней мы видели у коновязи. Они вежливо подождали, пока мы рассядемся, пока состоится традиционная акция знакомства, и только после этого поднялись, простились и двинулись далее в путь.
Теперь хозяин и гость могут закурить. Традиция полагает, что у каждого из них есть своя трубка и свой кисет с табаком. В наши дни трубку заменили сигареты, а это уже допускает возможность взаимного угощения. Я угощаю Бата, хотя и сама не курю. Вторая стадия знакомства тоже осталась позади. Вот теперь можно начать деловой разговор. Ведут его обычно между собой мужчины, хозяйка тем временем занимается приготовлением свежего чая. Тот, что пили только что ушедшие гости, для вновь пришедших гостей уже не годится.
Сейчас традиция немного нарушена. Говорят не мужчины, а я расспрашиваю хозяина о житье-бытье. Бата — чабан, пасет отару сельхозобъединения «Жаргалант», Оюунцэгэг — жена и помощница, доит овец, готовит из молока сыр и творог. Дети по своему малому возрасту пока просто дети, однако десятилетний Тэргуун с утра до вечера с отцом при овцах, и вообще он уже готовая смена отцу.
Пока мы пьем чай, трое младших, совсем осмелев, приблизились к нам вплотную. Жаргал не сводит глаз с фотоаппарата, Очир облюбовал полевую сумку, Мэргэн зачарованно вслушивается в незнакомую русскую речь, глядя прямо в рот Вадиму, а когда мы рассмеялись, засмущался и выбежал из юрты.
Раздаю сувениры. К концу полевого сезона их осталось немного; значки, кое-какие игрушки. Но дети в Монголии игрушками не избалованы, а потому очень довольны. Взрослые довольны, потому что довольны дети. Даже младшая Мягмар затихла, обсасывая голову пластмассового утенка. Кстати, имена членов этой семьи в переводе звучат так: Бата — «крепкий», Оюунцэгэг — «бирюзовый цветок», Тэргуун — «первый», Жаргал — «счастье», Мэргэн — «меткий», Очир — «пучок молний», Мягмар — «вторник». И если помнить, что каждое имя — это и оберег, и символ, и пожелание, а иногда просто констатация очередности и времени появления на свет (первый, вторник), но в любом случае — факт культурной традиции, то можете представить, какой это прекрасный сюжет для специалистов по антропонимике, науке об именах человеческих.
Освоившись с подарками, четверо старших шумно выбежали из юрты показать друг другу свои новые сокровища. Но как бы далеко ни заходили шалости детей, с ранних лет они усваивают неписаный свод правил поведения в юрте, а значит, и в семье. Нарушение их расценивается как неприличие, а иногда даже как предвестник несчастья. Вот основные из них. Нельзя лить воду в очаг, плевать в него, перешагивать через огонь, касаться огня острыми предметами, кидать туда грязь и мусор — это оскорбление духа домашнего очага. Нельзя свистеть в юрте — это сигнал, созывающий злых духов. Нельзя, пролив молоко, наступить на него — «белая» пища священна. Нельзя ругаться при старших, сидеть на пороге, спотыкаться о порог при выходе из юрты. Все это может унести из дому счастье. Эти правила должны соблюдать прежде всего сами хозяева юрты, ибо они первые хранители счастья-благодати своей семьи, своего домашнего очага. Но те же правила тем более должны соблюдать пришедшие в юрту гости. Нарушение их гостями по незнанию — показатель чаще всего принадлежности к чужому и, что очень вероятно, особенно в средние века,— враждебному миру. Нарушение общепринятых правил человеком своего рода-племени — знак неблагожелательности, неуважения, а иногда даже и намеренного оскорбления.