Журнал «Вокруг Света» №10 за 1975 год
Шрифт:
Понятно, что война не обходится без жертв, и воздушные сражения не были в этом смысле исключением. В столовой, где летчики проводили свободные вечера, на особой полке стояли личные бокалы погибших товарищей с надбитым краем. Э. Меос, прибывший к «аистам» в 1916 году, насчитал их пятнадцать. В торжественных случаях, когда «аисты» собирались все вместе, свято соблюдалась традиция накрывать стол и для павших в боях.
...Около пустующих приборов ставится карточка с именем погибшего, а на стул кладется его сабля. К ее эфесу прикреплен на ленте высший орден, которым был награжден боевой друг. После первого тоста за республику старший из офицеров приглашает поднять бокалы: «За тех, кто пал в боях до нас и ждет нас там, в высоте... Разрешите сказать вам, что мы, кто так часто бывал
Вероятно, в эти минуты каждый думал о своей судьбе, но неизбежные потери только усиливали боевой дух авиаторов. Темпераментные и насмешливые французы не только не уклонялись от воздушных боев, но и прибегали к своеобразной процедуре вызова врага на поединок. Если традиционный вызов на дуэль от рыцарских времен — брошенная перчатка, то рыцари воздуха бросали на аэродром бошей... старый сапог. Немцы воспринимали это как неслыханное оскорбление, но первые же попытки отомстить обидчику кончались провалом: французский ас пикировал на взлетающий самолет и легко «припечатывал» его к земле.
Насколько можно судить о Викторе Федорове, он был тоже весьма темпераментным человеком. Сохранилось большое его письмо в Россию, адресованное Н. Потемкину и опубликованное в газете «Русское слово». Вот как описывал русский летчик бои, принесшие ему заслуженную славу.
...Четыре самолета летели строем «ромб», как было принято у французов для такой группы. Перелетев линию фронта, они точно вышли на вражеский аэродром, сбросили бомбы и, развернувшись, взяли курс на свою базу. Федоров шел замыкающим и несколько отстал от своей группы. В этот момент он увидел на высоте примерно трех километров разрывы французских шрапнелей, а затем и вражеский самолет, возвращавшийся, как и они, с боевого задания. Самолет Федорова находился выше противника. «...Я стал быстро, полными моторами спускаться на него. Он шел навстречу. Оба мы делали около 140 километров в час. Ты поймешь, что расстояние, разделявшее нас, исчезло с головокружительной быстротой. Вот мой немец прошел подо мной. Я останавливаю моторы, падаю и крутым поворотом беру немца в хвост... Затрещали пулеметы, его и мой, и немец колыхнулся и полетел вниз. В это время я был на высоте 2600 метров. Я его оставил и продолжал свой путь... Немец сломался в воздухе, перевернулся на спину и упал на хвост в 3—4 километрах от наших линий...
Мой второй немец дался мне настолько легко, что говорить о нем не хочется... Мой третий немец достался довольно дорого. Я вернулся с сильно поврежденным аппаратом, получил 17 пуль под мотор».
В приказе генералиссимуса Жоффра о награждении Федорова было сказано: «Сержант-пилот Виктор Федоров — пилот, полный энергии и смелости, никогда не упускал случая атаковать неприятельские аэропланы. 14 марта 1916 года он сбил немецкий аэроплан в районе вражеского расположения. 19 марта выдержал два боя, каждый раз атакуя три неприятельских аэроплана. 21 марта сбил неприятельский аэроплан, упавший в наших линиях».
Это был бой, которым Федоров мог гордиться по праву. В Музее авиации, что находится в Медоне под Парижем, я видел эти самолеты... Военный летчик, участник Великой Отечественной войны, я поражался мастерству и мужеству наших предшественников — первых военных авиаторов, которые летали на таких примитивных, ненадежных аппаратах, и искренне удивлялся, как выдерживали они акробатику воздушных боев. А каково было пилоту? Неудобные, примитивные прицелы, не очень надежные пулеметы с малым запасом патронов.
Итак, вернувшись победителем, Федоров принял поздравления товарищей, дождался, пока устранили неисправность в пулемете, и снова в бой: «...После полудня меня и еще двух товарищей послали конвоировать четыре тихоходных фотоаэроплана. Но один из товарищей не мог перелететь линии фронта, другой потерял нас, и я остался один. Мои протеже принялись
Летая таким образом, я заметил шесть немцев в разных направлениях, группировавшихся с очевидным намерением атаковать наши тихоходы. Вот два немца уже близко. Я падаю между немцами и охраняемыми мной. Завязывается горячая перестрелка. Один немец скользнул... падает. Беру другого. Пулемет опять портится. Мой механик (Пьер-Поль Ланеро, конечно, которого он взял в полет. — Ю. Г.) не теряет головы — тут же исправляет пулемет...»
Федоров непрерывно атакует боша, обращает второй самолет в бегство и тут же ввязывается в бой с третьим. Снова отказывает пулемет, и в ход пущен карабин. Противник, хотя он и имел численное превосходство, не выдерживает атак и покидает поле боя. Продолжая конвоировать своих «протеже», Федоров доводит их благополучно до аэродрома.
«Эти два боя, — пишет он, — навсегда останутся в моей памяти».
Почти каждый день Федоров ведет воздушные бои под Верденом, уничтожает врага, спасает своих товарищей пилотов, «тихоходов». И как знать, может быть, живут сейчас во Франции дети и внуки тех летчиков, которых он не дал растерзать врагу. Хотя французские газеты назвали имя Федорова, опубликовали портреты героя, приказ о его награждении, он по-прежнему рвется на самые опасные задания. «Первого апреля сталкиваюсь с немцем один на один. В несколько мгновений расстрелял его, и он камнем полетел вниз. Я следил за его падением... Вдруг затрещали в моем аппарате пули. Я еще не вполне понял, в чем дело, когда один из резервуаров бензина был пробит, руль наполовину сорван, несколько перекладин перебито... Маленький «фоккер» напал на меня сзади, пока я зазевался на сбитого немца...»
На израненном самолете Федоров все же сумел дотянуть до аэродрома, но его аппарат весь изрешечен пулями. Кажется, можно немного отдохнуть, перевести дух, но... «Тогда наш капитан, который вообще мало летает, предложил мне свой почти новый аппарат... На следующий день я отправляюсь в свой обычный воздушный патруль на аппарате значительно менее быстроходном, неповоротливом, тяжелом на подъеме...»
Вместе с Федоровым — неизменный друг Ланеро. И опять три самолета противника идут к линии фронта. Они на новых, скоростных и очень маневренных машинах. Федоров один против трех на неповоротливом «тихоходе». Можно уклониться от боя при таком неравенстве сил, и никто не сочтет подобное решение трусостью. Но нет, такая мысль даже не приходит Федорову в голову, он делает то же, что и всегда, — атакует первым. Этот бой много сложнее предыдущих, и вражеские летчики, видно, из числа асов. Начинается головокружительная, смертельная карусель. Улучив момент, Федоров сбивает один самолет, но тут же чувствует сильную боль в ноге. Пьер Ланеро отстреливается из карабина от наседающих врагов... «...Нога разбита, управлять аппаратом немыслимо. Я делаю нечеловеческие усилия, чтобы не потерять сознание. Наконец я вне линий (над своей территорией. — Ю. Г.). Надо выбрать место, чтобы опуститься. А местность холмистая, сплошь покрытая лесами... Вижу маленькую плешь, опускаюсь... Плешь пересечена проволочными заграждениями, но другого выбора нет. И вот с искусством, которого я за собой совсем не подозревал, опустился... ничего не сломав, не разбившись. Быть может, это просто чудо...»
Снова имя Федорова у всех на устах, снова награды.
«Вы удвоили славу, покрывшую знамена Верденской армии.
От имени этой армии благодарю вас за услугу, оказанную Франции». Эти строки — из приказа генералиссимуса Жоффра о производстве сержанта Федорова в су-лейтенанты (младшие лейтенанты).
О чем же мечтает Федоров, вспоминает ли он родную землю?
«Теперь, после выздоровления, — пишет он Потемкину, — наверняка и безнаказанно в Россию. Очень уж я здесь «выслужился» — все военные награды французской армии получил за две недели. А у меня такое безумное желание послужить России — там и умереть страшно не будет. Мне и здесь нестрашно, но ведь не свой, чужой я... А в России...»