Журнал «Вокруг Света» №10 за 1993 год
Шрифт:
Немного погодя объявились и мастеровые — они принялись рыть ров у подножия Телхэмского холма. На другой день герцог выехал из лагеря с усиленным эскортом и с пригорка долго наблюдал, как движется работа.
— Видно, Гарольд не решается напасть первым,— сказал он.— Как думаете, сенешал?
Фиц-Осберн согласно кивнул:
— Его люди напрасно стараются. Земля здесь сплошь одни камни.
— Да, мы быстро засыпем ров.
Герцог, однако, не сказал — чем. Несносный Герар, мой друг тоже оруженосец, как обычно, игриво ущипнул меня за руку, но мне было совсем не до веселья.
— Завтра Гарольд
— А что ему остается делать?
Сир Вильгельм очень внимательно изучил неприятельский лагерь, а точнее — штандарты и стяги англичан. Потом произнес, как бы обращаясь к самому себе:
— Гарольд, на свою беду, слишком спешил и не дождался подкреплений из Нортэмбри и Мерси. Что-то не видать штандартов графов Эдвина и Моркара... хотя, впрочем, их уж и в живых-то нет... Покамест я вижу там только один сброд, а не ратников. Знать, Гарольд собрал всех крестьян окрест Лондона. У них нет ни кольчуг, ни шишаков.
Вот к чему приводит неуемная гордыня — к чистому безумию, полному безрассудству!..
Герар спросил:
— Случаем не Гарольдов ли вон тот, весь расшитый золотом штандарт, что реет поверх остальных?
Вильгельм очнулся от раздумий и, не догадываясь, кто задал вопрос, ответил:
— Да, весь расшитый золотом и с фигурой дракона — знаком язычников! Наш же штандарт несет изображение Креста Господня. Поразительное различие, не правда ли, сеньоры?
С холма, где стоял неприятель, спустились несколько всадников и как будто направились в нашу сторону. Мы повернули назад, потому как герцогу не хотелось по легкомыслию ввязываться в бой, чтобы не переполошить наших и англичан. Всадники не осмелились пуститься за нами в погоню.
Вскоре на землю спустились сумерки — наступил вечер накануне битвы; нормандцы и англичане провели его по-разному. Мы плотно поели, не без излишества, и запили вином, но в меру. На сей счет наш интендант Вадар получил особые распоряжения. С присущей ему учтивостью он объяснил нам это так:
— Сир Вильгельм вовсе не скуп, и вы это знаете. Он не имеет обыкновения скряжничать, когда устраивает пиршества, ибо и сам не прочь покушать и попить всласть. Просто он не хочет, чтобы последствия чревоугодия — тяжесть и боли в желудке — пагубно сказались на вас завтра. Чтобы, как всегда, достойно встретить неприятеля, надобно сохранить не только бодрость духа, но и тела.
По завершении трапезы всех нас учтиво пригласили в наскоро сколоченные часовни — сначала на богослужение, а потом на исповедь. Ибо такова была воля сира Вильгельма, который пошел на молебен вместе с нами. И никто не упрекал его за то. Помимо епископов, Одона Байейского и Жоффруа Кутансийского, вместе с нами отправилось на войну немало священников и монахов. Они терпеливо принимали покаяние у воинов, хотя иные исповеди были многословны и горьки, ибо большинство из нас были далеко не ангелы. Те же, кому не удалось исповедаться святым отцам — из-за огромного числа желающих, каялись в грехах ближнему своему или самому дорогому другу, или товарищу по оружию и прощали друг друга, как это делают правоверные христиане, которым предстоит встать перед лицом смерти. Некоторые дали обет в том, что ежели победа будет за Вильгельмом, они отправятся в Святую землю или совсем перестанут есть мясо. Над нашим лагерем возносились молитвы,
Англичане же, напротив, гуляли-пировали, не зная удержу. Они, как велят их воинственные обычаи, пили, ели, пели, плясали и спорили всю ночь напролет, попусту растрачивая и время, и силы. Лазутчики, посланные сиром Вильгельмом разузнать, что творится в неприятельском стане, слыхали, как оттуда неслись разудалые крики, нечестивая брань охмелевших воинов Гарольда, непристойные песни, хлопки, топот и дикий смех, что врывался в общий гомон, заглушая нестройное бренчание струн и громкое ржание коней. То тут, то там слышался шум драки, сопровождавшийся воплями раненых бражников.
— Это чистый шабаш,— признался кто-то из лазутчиков, творя крестные знамения,— Видать, сам дьявол упаивает их до безумия и кружит в шальной пляске, готовя им назавтра верную погибель, чтобы затем собрать свою черную дань — их потерянные души.
Вокруг Гарольда и его братьев, графов Герта и Леофвайна, царил тот же содом. Никакого волнения перед грядущим днем там не ощущалось. И только одному Гарольду было не до веселья — несмотря на изрядное количество выпитого вина, вид у короля был угрюмый, лишь изредка лицо его осеняла натужная улыбка.
Кто-то из приближенных сказал ему:
— Полноте печалиться, сеньор. Я давеча был совсем близко от их лагеря — хотел поглядеть, что творится в войске Вильгельма.
— Неужели?
— Воины его побрили себе затылки и лица — никак решили принять постриг. Они превратились в монахов, которым святой обет запрещает проливать кровь. Вот так войско!
— Ошибаешься. Они ведут себя эдак потому, что сие велит их нормандский обычай. Так что берегись этих монахов! С копьем и мечом они управляются похлеще твоего.
— Но не с топором же?
— Верно, топор не их оружие, потому как сражаются они совсем по-другому, не так, как мы.
Оруженосец наполнил золотой рог повелителя, и Гарольд осушил его одним махом. Потом он заговорил вновь:
— Они, ежели начистоту, умеют драться только верхом... чтобы легче было уносить ноги... бежать.... тоже мне вояки!
Какой же мерзкий народ, эти нормандцы... просто отвратительный народ...
Изрядно захмелевшего Гарольда отнесли в шатер, где он, по словам очевидцев, позже переданным мне, впал в тяжелое забытье; во сне ему виделись зловещие образы и слышались бессвязные злые речи — плоды его черных дум.
Медленно и величаво взошла заря нового дня — наступило 14 октября года 1066-го. Если мне не изменяет память, то была суббота, тяжкая и знаменательная для всех нас. Бывалые воины, осмотрев небо и горизонт, сказали, что во время битвы нам ничто не должно стать помехой — ни ослепительное солнце, ни ветер, ни дождь.
— Одним словом,— пошутил Герар,— это наш день.
Битва при Гастингсе
Помогавшие герцогу облачаться в кольчугу слуги заметили, что мы с Гераром подали ее задом наперед. Кто-то из этих глупцов вдруг воскликнул: