Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год
Шрифт:
— Почему неразумной? — спросил Гановер, с отвращением глядя на спаржу. — Вы полагаете, что электрон не имеет разума?
— Я не знаю. Мне никогда не приходилось видеть электрон. Но давайте ради спора предположим, что имеет. Взгляните сюда, — Брин подошел к стене, где висело его пальто, и вытащил плоский продолговатый сверток. Глаза его сияли от восторга: — Гановер! — позвал он. — Мне кажется, вы правы. Взгляните на это! Вот вещий голос, глушитель неприятных споров и противоречивых убеждений, последний арбитр. Когда говорит он, умолкают короли и императоры, мошенники и фальсификаторы, лицемеры
— Пусть он заговорит, — усмехнулся Хаас. — Быть может, он заставит Гановера замолчать.
Но смех сразу же стих, так как все увидели, что Брин, как бы взвешивая этот предмет на руке, о чем-то задумался. И поняли: он на что-то решился.
— Отлично, — сказал он. — Он заговорит.
Он извлек из жилетного кармана обыкновенные часы.
— Они с боем, — сообщил он, — на семнадцати камнях, швейцарской работы. Так... Сейчас полночь. Наше перемирие, — он обратился к Драгомилову, — заканчивается в час. Смотрите, я устанавливаю их точно на одну минуту второго. — Он указал на открывшееся, как в фотоаппарате, окошечко. — Видите это отверстие? Оно сделано специально для этих часов. Вставляю часы вот так. Слышите, металлический щелчок. Это устройство срабатывает автоматически. Теперь никакая сила их оттуда не вынет. Даже я не смогу этого сделать. Приказ вступил в силу и не может быть отменен. Все это изобретено мною. Кроме самого голоса. Этот голос принадлежит японцу Накатодака, умершему в прошлом году.
— Записывающий фонограф, — недовольно заметил Гановер.
— Голос Накатодака — это и есть взрыв, — разъяснил Брин. — Если помните, он был убит в своей лаборатории своим собственным голосом.
— Формоз! Да, теперь я припоминаю, — сказал Хаас.
— Но, насколько я помню, секрет погиб вместе с ним, — сказал Старкингтон.
— Так все думали, — возразил Брин. — Формула была найдена японским правительством и выкрадена из Военного министерства, — в его голосе зазвучала гордость. — Это первый формоз, изготовленный на Американском материке. И его сделал я.
— Бог мой! — воскликнула Груня. — Когда он сработает, нас всех разорвет.
— Если остаться, то да, — сказал Брин. — Люди вокруг примут это за землетрясение или за новую выходку анархистов.
— Остановите его! — Приказала Груня.
— Я бессилен. В этом-то и вся его прелесть. И нет силы, которая способна сделать это. Любая попытка только ускорила бы взрыв.
Груня схватила Холла за руку, во взгляде ее была безнадежность.
А Гановер хлопотал, суетился возле адской машины.
— Великолепно! Замечательно! Поздравляю вас, Брин. Луковиль, ваш взгляд опровергнут. У элементов есть и мораль, и разум, и своя логика.
— Вы забываете, дорогой Гановер, — возразил Луковиль, что за этой механикой, и химией, и абстракцией времени стоит человеческий ум, конструирующий, контролирующий и применяющий.
Внезапно вскочив со стула, Холл прервал его:
— Вы же безумцы! Засели здесь, как отшельники. Разве вы не понимаете, что эта проклятая машина скоро взорвется?
— Не раньше, чем наступит одна минута второго, — мягко заверил его Гановер. — Кроме того, Брин еще не рассказал нам о своих намерениях.
— Послушайте, Брин, что вы собираетесь делать? Что касается меня и мисс Константин, то мы немедленно уходим, сейчас же.
— О, у нас масса времени, — ответил хранитель голоса Накатодака. — И вот что я собираюсь делать. Я нахожусь между дверью и нашим уважаемым шефом. Сквозь стену-то он не уйдет. А дверь я охраняю. Остальные уходите. А я останусь с ним. Через минуту после окончания перемирия последнее поручение, принятое Бюро, будет выполнено. Прошу прощения, уважаемый шеф, один момент. Я не могу остановить процесс, но я могу ускорить его. Посмотрите, мой палец лежит на кнопке. Стоит только нажать на нее. Как человек логически мыслящий, вы понимаете, что любая ваша попытка скрыться через эту дверь приведет к гибели всех, в том числе вашей дочери и временного секретаря. Поэтому вам лучше не покидать своего места.
— Да сделайте же что-нибудь, — взмолилась Груня.
Севший на место Холл снова встал.
Он повернулся к Брину, внимательно за ним наблюдавшему.
— Скажите, вы что же, в самом деле считаете себя заслуживающим уничтожения? Ведь если вы отдадите свою жизнь во имя гибели шефа, то нарушите принцип соответствия смерти преступлениям жертвы. Что же за преступление, позвольте спросить, вы совершили, чтобы дать ход приговору, который вы единолично себе вынесли?
— Видите ли, — Брин усмехнулся такому ловкому аргументу. — Бюро допускает возможность гибели его членов при исполнении служебных обязанностей. Это обычный риск нашей профессии.
— Случайная смерть из-за неожиданных обстоятельств — да, — возразил Холл. — Сейчас же речь идет о запланированной смерти невинного человека. Это нарушение ваших собственных принципов.
Минуту все молчали в задумчивости.
— Знаете, Брин, он совершенно прав, — наконец сказал Грэй, наморщив лоб. — Боюсь, что ваше предложение неприемлемо.
— И все же, — вставил Луковиль, — задумайтесь вот над чем: организуя смерть невинного, Брин мог бы оправдать свою собственную смерть тем, что этим нарушает принцип.
— A prieri, — нетерпеливо крикнул Хаас. — Это не годится. Вы в логическом круге: пока он не умер, он не виновен, если он не виновен, нет оправданий для его смерти.
— Сумасшедший! — прошептала Груня. — Все сумасшедшие!
Со страхом всматривалась она в оживленные лица собравшихся. Ни одного из них, казалось, ничуть не волновало, что смертельно опасный механизм неумолимо отстукивал секунды. Брин снял палец с маленькой кнопки на боковой стенке бомбы. Он с интересом следил за каждым, пока обсуждалось его предложение.
— Одно все же решение, по-моему, есть, — медленно отметил Харкинс, подвинувшись вперед и присоединяясь к дискуссии. — Установив бомбу во время действия договора, Брин поступил нечестно и нарушил уговор. Я не хочу сказать, что это само по себе заслуживает такого сурового наказания, но, вне сомнения, он виновен в действии, нарушающем мораль нашей организации...
— Правильно!— крикнул Брин, его глаза сверкнули. — Вот вам и ответ! Установив взрывной механизм во время перемирия, я совершил проступок. Считаю себя виновным и заслуживающим смерти, — он бросил быстрый взгляд на стенные часы. — Точно через тридцать минут.