Журнал «Юность» №09/2024
Шрифт:
Я взял все необходимое, разложил на столе, накрытом старенькой клеенкой, разрисованной фруктами в разноцветных квадратиках. Осмотрелся – все как в детстве. Ничего не изменилось на этой кухне. Казалось, даже запах свежей сдобы никуда не делся. Может быть, только все стало меньше, стол выглядел крохотным. Удивительно, как за ним иногда умещалось по шесть человек? Тут вдвоем-то не сильно развернешься.
– Борис Андреевич, а ведь мы с вами ни разу не выпивали. – Я взял рюмку, покрутил. Толстое стекло, удобный граненый конус переходит в высокую толстую граненую ножку. – Удобная рюмка.
– Удобные. От матери эще. Старинные.
– Верю, Борис Андреевич. И в Бога, и в полбуханки, – попытался я пошутить.
– Сейчас все верят, – выдохнул Борис Андреевич. – Модно. Вот и мой… Дружок твой Андрюха тоже. Туда. В церкву. По-мо-га-ет. А где он, Бог-то ваш?
– Так вы сами только что про царство…
– Мамаша моя – особо дело. Она шибко верила. По-честному. Достанет украдкой иконку, поставит на тумбочку у кровати, крестится и шепчет что-то. Молится. С Богом пришла на свет, с ним и ушла. Добрая была. – Он почесал небритую щеку. Взял нож, начал нарезать сало. Медленно, методично. – Про царство-то это я от нее слышал. Она говорила. Всю жизнь на нас положила. Подняла шестерых. Одна. Святая, – протянул Борис Андреевич и сдвинул косматые почти белые брови. Потер большим пальцем крупный приплюснутый нос. – Где ей сейчас быть-то, если не в царстве этом? Уж кому другому? Так хотела. А мне уже он ни к чему. Бог-то ваш. У нас его уж с детства не было. Отменили. Без него жизнь прошла. – Он нарезал сало, колбасу, аккуратно протер нож бумажной салфеткой.
– Куда же делся Бог? Если у мамы вашей был. Значит, и сейчас есть.
– Куда, куда. Ушел вместе с мамашей. Вот куда, – буркнул он. – В ней он только и был. Раз она говорила. Ну ладно. Хватит. – Он улыбнулся, радостно хлопнул толстыми ладонями, потер. Взял бутылку, открыл, аккуратно ровно разлил слегка дрожащей рукой. Сощурившись, осмотрел налитое, остался доволен. – Ну, Кирилка, катись, не затягивайся. – Борис Андреевич опрокинул рюмку. – Ничего, что я тебя, как в детстве? Ты ж теперь людей учишь. Лекции, читаешь. О! – Борис Андреевич погрозил пальцем. – Тебя, поди, все по имени-отчеству теперь. Как там у тебя это зовется? Фило… там… Как она?
– Филология.
– О! Наука. – Борис Андреевич многозначительно выпятил нижнюю губу.
– Есть такое дело, дядя Боря. Только поменял я уже работу.
– А что так?
– Так зарплата, дядя Боря. Семью кормить надо.
– И что сейчас?
– Ремонтами промышляю. Квартиры, офисы, рестораны…
– Понятно. Рукастый ты, значит, Кирилка? Молодец. Так могу я к тебе, как в детстве?
– Вы называйте, как удобно, дядя Боря. Кирилка… Как в детстве. Правда.
– Так вот, Кирилка, раз такое дело. Давай по второй, пока мать не пришла. – Борис Андреевич разлил. – Ты молодец. Лекции. Ремонт. Ого-го. Делом занят. А мой? Вот ты скажи, чем он занят?
– Работает Андрей, дядя Боря. Много работает.
– Работает. – Борис Андреевич покачал головой. – Что же такое надо работать, чтоб так получать? Он что – профессор какой? Директор завода? Министр? Ты мне тут не темни. Мы с тобой почти родные. Я тебя помню, ты еще без порток бегал. Ты сам себя таким не помнишь. – Борис Андреевич взял рюмку, сжал в огромной ручище со знакомым сизым шрамом от сведенной татуировки, сурово взглянул. Казалось, он сейчас раздавит толстое стекло в порошок. – Ладно, не серчай. Сын ведь он. А мне знать надо. Важно мне, понимаешь? Не хочется стыда на старости лет. Ну, ладно. – Борис Андреевич вдруг помягчел, даже улыбнулся. – Ну! Пусть будэ. – Борис Андреевич, кашлянул в кулак и выпил. Поставил рюмку, снова налил.
– Не частим, дядя Боря?
– Не семафорь, Кирилка, по третьей махнем и бобика включим…
– Чего?
– Притормозим, значит, по-нашему… на железной дороге так говорят. Скоро инспекторша придет, прикроет нам лавку… – Борис Андреевич поднял рюмку. – Будем. – Он выпил, поставил рюмку, отодвинул. Навалился на стол, расплющил щеку толстой ладонью, вопросительно посмотрел на меня.
Я выпил.
– Закусывай. Сало, колбаса. Хорошо ведь жили, Кирилка? А? По-людски. Чужих детей не было. Все свои. Помнишь? – Борис Андреевич слегка поплыл, опустил влажные глаза. – Помнишь, ты со школы придешь, ключи забудешь. Сразу к нам. И поешь, и уроки, пока родители не хватятся. Попадало потом?
– Попадало.
– И Андрюха у вас дома, если что. Вот, я и говорю. Чужих детей не было. Да. Чужих детей не было, Кирилка. Понимаешь? – Борис Андреевич покачал головой. – С Аликом вы все втроем тогда держались. С первого этажа. Рыбиным. Играли у нас. Отец у него шибко поддавал. Как его с работы не… А теперь видел Алика-то?
– Мельком. Да мы и не общались давно. С четвертого класса еще…
– Мельком. – Борис Андреевич покачал головой. – Да-а. Все у вас теперь мельком. Вышел Алик… Свои институты заканчивал. Насмотрелся я на него. Курил тут в подъезде. Вся спина синяя. В церква-ах, – протянул Борис Андреевич и развел ручищами. – Хорошим ведь парнем был. Маленьким-то. Обходительным. Мать такая душевная женщина. Очень образованная. Откуда у него? Андрюха мой говорит…
– Андрей не такой. Его все уважают. Он…
– Уважают. Алика вон тоже все уважали. Даже очень. И я, грешным делом, подумал, что Алик большим человеком стал. Вся шпана местная перед ним лебезила. И торгаши эти, и исполкомовские даже. Уважаемый человек. Большо-ой. Говорили, по-ло-же-нец стал после тюряги. В сильный рост пошел. Как это? Кто такой, положенец этот? А? Чего плечами жмешь? Да. Шибко уважаемый был. На дорогих машинах ездил. Как у Андрюхи моего.
– Чего вы все ровняете, дядь Борь?
– Ровняете. А чего мне не ровнять-то? Росли вместе. Друг ваш. – Борис Андреевич глянул на бутылку. – А где сейчас Алик тот? А?
– Слышал. Нет его.
– Зарезали вместе с девицей его. Прямо здесь у нас в доме, в родительской квартире. Девчонку-то эту за что? Слышал он. Ровняете…
– Я же вам сказал, дядя Боря. Алик еще в четвертом классе в другую школу перевелся. Мы после этого почти не общались. Это в другой жизни было. Потом он совсем потерялся. Изменился сильно или жизнь понял по-другому. У всех своя правда и дорога своя.