Журнал «Юность» №09/2024
Шрифт:
– Все ходите, все прощения просите, пытаете. Не для них ходите – для себя. – Женщина закрывает ставни и оглушает.
Я прячусь в цветочных горшках, блуждаю глазами между ними.
– Снова Ксения? – уточняют.
Я прочищаю горло.
– Да. – В груди у меня пусто и тихо.
– Кто нужен: бабушка или нерожденная? – Тон женщины бесцветный, как радужки глаз.
– Ребенок.
Из земли в горшках торчат острые зеленые стержни. Шум в ушах не дает расслышать шепот. Имя в шепоте шумит в ушах, словно море в ракушках. Детское в этих ракушках, родное, далекое, потерянное.
– Говорите
Я хватаюсь за живот, разлепляю пересохшие губы.
– Прости, Ксюшенька, – произношу безголосо, не отрываясь от зеленых ростков в горшках. – Тебя отпустили ко мне теперь?
– Она говорит, не переживайте: ей хорошо, она с Павлом.
Я перевожу глаза на женщину в кресле, очнувшись.
– Да, с сыном, – спокойно подтверждает женщина.
В груди клокочет, но я пока сдерживаю радость.
– Значит, это бабушка! А Ксюши нет там, в небе.
Значит, Ксюша вернулась ко мне, – расплываюсь я, ступни опускаются, остужаются холодным полом.
Выцветшие глаза застывают, удивляются:
– Говорит, маленькая Ксюша уже ушла. К Богу ушла. Вымолил кто-то.
Я обнимаю рукой круглый маленький живот, будто боюсь отдать.
– А ваш инопланетянин – мальчишка.
Я изучаю горшки с зелеными стебельками, пересчитываю зачем-то их. Ростков – девять.
Домой иду по оживленной улице мимо стеклянных витрин, мимо рекламных щитов. И долго стою под одним из плакатов, на котором в квадрате черной комнаты тоненькая балерина в пышной пачке, склонившись, завязывает белые фасолинки пуантов.
Анна Колтырина
Писатель, драматург. Родилась и живет в Воронеже. Окончила факультет журналистики Воронежского государственного университета, училась в Санкт-Петербургской школе нового кино. Автор рассказов, пьес и сценариев.
Никто мне не сказал, что я пропал
– Гражданин, откройте, это незаконно!
У двери в старую хрущевку стоял директорского вида мужчина и упорно стучал.
– Если вы не откроете, я буду вынужден вызвать правоохранительные органы! Это государственная собственность! Откройте!
Дверь не открылась.
В тихую, светлую, ухоженную квартиру заходит молодой мужчина тридцати – тридцати пяти лет. Он снимает рюкзак и стоит в тишине. Тишина ему непривычна, и он боится ее нарушить. Кажется, он очень давно не слышал тишины.
Он решает пройтись по квартире и осмотреться. Квартира производит впечатление жилой, она как будто бы хранит тепло своей бывшей владелицы. На подоконниках стоят цветы. Две комнаты и кухня. На кровати в первой лежит кошка. Во второй комнате стоит мольберт, у стены – деревянный стеллаж, на полках – книги, краски, кисточки. Квартира, если можно так выразиться, гостеприимна к мужчине. Он чувствует себя немного неловко, но спокойно. Складывается впечатление, будто бы он давно не чувствовал себя спокойно.
Мужчина заходит на кухню и осматривается. Он видит большое окно, широкий подоконник, стул. За окном – раскидистый цветущий каштан. За окном – начало весны. Слышно, как шумит ветер, ухают голуби, где-то вдалеке шуршат колесами по асфальту машины. Мужчина садится на стул и рассматривает наполнение подоконника. Тут много всяких записных книжек, блокнотов, тетрадей, ручек, карандашей. Мужчина пролистывает тетрадки. Большинство из них исписаны, но есть и пустые листы. Он пролистывает блокноты, в них – рисунки и зарисовки. Есть и совершенно пустые тетради. Их мужчина сразу откладывает.
Мужчина устал. У него красивое, но мятое, тяжелое лицо, круги под глазами, лопнувшие капилляры сосудов. Он зарос щетиной, он в замызганной толстовке и в грязных кроссовках. Он замечает это и уходит разуваться в коридор. Он возвращается, садится на стул, кладет руки на подоконник и опускает на них голову. Он слушает, как шелестят листья каштанов.
Я очень давно не писал от руки – не помню уже когда. Печатаешь, телефон. Тут не хочется доставать компьютер.
Я нашел одну пустую тетрадку, она темно-синяя. Она мне подходит.
Я тут уже два дня. Я много сплю. Я много ем. Тут так тихо.
Как описать внутреннюю жизнь человека? Мужчина просто живет. Он проснулся, встал с кровати, открыл шторы. Вышел на балкон. Покурил. Во дворе кто-то стрижет траву: за деревьями не видно кто. Слышен звук и доносится запах.
Запахи. Мужчина варит кофе; кофе пахнет. Пахнет квартира: пылью и чем-то древесным. Мужчина ходит из комнаты в комнату по пыльному полу; это его заземляет.
Государственная программа по сохранению дореволюционного жилья была придумана и запущена несколько лет назад. Эта программа нацелена на сохранение жилищ, представляющих культурную ценность. Ранее здесь жили будущие переселенцы, рискнувшие поменять свой дом на неизвестность и бесконечность. Смелые люди, прекрасные образцы своего вида.
В квартире, где сейчас остановился мужчина, раньше жила женщина. Она была выдающимся писателем, вела тихую, сосредоточенную жизнь, спокойно фиксировала то, что происходит с ней и с ее миром, была летописцем той эпохи, в которую рухнуло все. Сейчас ее жизнь и записи представляют только историческую ценность, потому что прошлое давно прошло, а настоящее уже успели отстроить заново. Ее дом попал в фонд защиты: она имела возможность сохранить его нетронутым, законсервировать, создать из него музей. Единственное условие – устраниться из него самой.
Она устранилась.
Как описать ее внутреннюю жизнь?
Никак.
Программа пока не имеет большого спроса, но постепенно о ней узнают. Такие квартиры и дома раскиданы по всей стране. Любой гражданин может подать заявку, получить одобрение (разумеется, если он благонадежный) и пожить некоторое время в таком музее, почувствовать себя тем человеком. Или не почувствовать. Как пойдет. Государство считает, что это – полезно: погружаться в прежний быт и образ жизни. Это, по мнению государства, бодрит.