Журналист
Шрифт:
Схватив — уж очень судорожно, подумал Павлик — купюры, Окунь поспешил покинуть редакцию. А через два дня там зазвонил телефон, и заплаканная приемная мама Окунева сообщила, что Окуня больше нет.
— Он… Мы ему денег уже две недели не давали, он все таскал — то сотку, то две. — Рыдая рассказала пожилая женщина. — Купит где-то водяры, нажрется и спит. В конце я все деньги спрятала, и пить ему запретила. Он три дня ходил трезвый, а потом кто-то ему занял. Чтоб земля у этого доброхота под ногами горела! Пашенька мой пошел к бабке и купил у нее спирта. Выпил три рюмки, а потом его рвать начало. Четыре часа из туалета не выходил, рвало его все сильнее, потом кровью рвать начало, он прямо плакал над унитазом. Потом уже я скорую вызвала, его в реанимацию увезли. Там
Хибару той бабки, что торговала спиртягой, вскоре после похорон Окуня сожгли какие-то злоумышленники, которых милиция так и не нашла. Бабка из дома спастись не сумела, потому что от огня вспыхнула и сдетонировала бочка со спиртом.
На похороны в полном составе пришли журналисты из Уссурийского телевидения во главе с подружкой Витьки Худякова Леной Титоренко. Витька Худяков тоже пришел. От «ДВВ» приехал Павлик, но больше всего было журналистов, которые раньше работали в «Жемчужине Приморья» под началом покойного. Сильнее всех горевал Вадик Матвеев, тот самый бывший зэка, которого Окунь вытащил из криминального болота, научив журналистике. Вадик ненадолго пережил своего юного учителя, он умер через полгода от цирроза печени. Но Павлик этого уже не застал — он навсегда покинул Уссурийск, отправившись покорять северную столицу России в одиночку.
Глава 15
Белая лошадь
Крокодил Канцерогена, атипичный некромант,
Некрофил и наркоман мухоморовый,
С братаном Чебурданидзе как-то полный чемодан
Чебоксарских чебуреков с коноплей под водки жбан
Закалдырили на блюде фарфоровом! —
Разливался над площадью «Борцам за Власть» хрипловатый голос Сергея Рыбалки, черноволосого худого мужичка с тонкой прямой бородкой и усами «под Боярского», под мелодичные переливы гитар, скрипки, дудки и барабанов вокально-инструментального ансамбля «Перекресток». Сергея Рыбалку во Владивостоке знал каждый. Это был такой антипод Ильи Лагутенко: если тот покорил все мыслимые вершины популярной культуры, буквально взорвав все чарты в конце 1990-х, и оставшись на вершине музыкального олимпа на много-много лет, то этот всю сознательную жизнь был уличным музыкантом, игравшим все теплое время года на центральной площади у памятника «Борцам за власть». Как только устанавливалась температура воздуха, при которой пальцы не коченели, группа Сергея Рыбалки под названием «Перекресток» выкатывала к памятнику свои комбики, микрофоны, а также ударные, духовые и конечно же струнные инструменты и начинали играть весь репертуар Михаила Боярского (под которого Рыбалка явно слегка косил, ибо носил характерные усы, хаер и широкополую черную шляпу), Розенбаума, Визбора и конечно, самого Сергея Рыбалки собственные сочинения. А когда устанавливалась холодная погода, он возвращался под кров детского клуба «Белая лошадь», где числился педагогом, и записывал свои замечательные песни (кроме того, кстати, он озвучил «Хоббита» с собственным музыкальным сопровождением). Так он и проводил год за годом, пока не умер в апреле 2020 года, когда страна погрузилась в ковидный карантин, в возрасте 62 лет. К тому времени он успел раскрутить бардовский фестиваль краевого масштаба, а сейшны «Белая лошадь», проходившие на протяжении 20 лет у него в детском клубе, остались в прошлом.
Песня про Канцерогену, например, была жутко актуальной, потому как «атипичный некромант» звучал в совершенном симбиозе с бушевавшей в новостях на гостелеканалах атипичной пневмонией, которую через границу Российской Федерации приносили из других стран перелетные птицы.
Крокодил Канцерогена — он тогда и говорит:
Что-то кайфу ни на грош, Чебурашечка!
То ли хочется нажраться, то ль надрючить макинтош,
Да с Кокошей и Тотошей хряпнуть парочку калош,
Да под это дихлофосу стакашечку!
«Это что-то новенькое, — подумал Павлик Морошков, проходя мимо памятника „Борцам за Власть“, когда вслушался в слова песни Сергея Рыбалки. — Дай-ка послушаю, прикольная песня». С этими мыслями молодой журналист подошел поближе и пристроился с краю небольшой толпы слушателей.
Ой же ты, Канцерогена, атипичный мерзкий тип,
Чебурашка говорит с укоризною,
Разве можно ж по теченью столь безвольно плыть да плыть,
На кого ж ты стал похожий, Геша, мать твою иттить,
Твои слезы крокодильи фальшивые!
К музыкантам подошел наряд ППС, но милиционеры не стали прерывать забавную песенку, а тоже встали с краю и принялись слушать, окидывая толпу внимательными взглядами. Под этими взглядами группа гопников, уже нацелившаяся было окружить Павлика, резко сдала назад и продефилировала в направлении «куда-то туда».
Лучше б ты, Канцерогена, Чебурашка говорит,
Да наехал бы на крыс, задолбали, блин,
А особенно Лариска — вот ж Лариска из Лариск,
Ты б, родной, подсуетился, да крысячий этот визг
В корне что ли бы пресек, ты ж у нас один.
Крокодил Канцерогена, атипичный некрофил,
Наркоман и некромант подозрительный
Разыгрался-расплясался
И Лариску укусил,
Покусал, погрыз маленько, сколько только было сил.
И с тех пор Лариска наша стала Выхухоль
Ой злокачественная
Стала Вы-Ху-Холь! (Слова и музыка Сергея Рыбалко — авт.)
Толпа слушателей взорвалась аплодисментами, и снятая с головы Сергея Рыбалки широкополая шляпа стала стремительно наполняться купюрами и монетками. Кинул 100 рублей и Павлик. Сегодня, в июле 2003 года, он уволился из «ДВВ», потому что через месяц у него был куплен билет на самолет до Москвы: он решил попытать счастья в центральных СМИ.
Незадолго до этого — в мае — он защитил с отличием диплом на тему «Журналистское расследование как тип журналистского творчества», в котором половину страниц занимал пересказ книжки Андрея Константинова «Журналистское расследование», книжки Аллана Нильсона «Расследовательская журналистика» и книжки Юлии Кац, которая тоже называлась «Журналистское расследование». Вторую половину диплома занимали статьи самого Павлика в «ДВВ» и «МКВ», которые с некоторой долей натяжки могли считаться примерами журналистского расследования. Дипломная комиссия признала весомый вклад Павлика в развитие отечественной науки о журналистике и благословила его поступать в аспирантуру. Правда, когда через месяц Павлик приперся в деканат подавать документы в эту самую аспирантуру, замдекана посмотрела на него как на сумасшедшего и сказала «иди работай, Морошков! Не морочь головы людям!»
Павлик собрал монатки в комнате №436 общаги №3, попрощался с борцами Лехой и Антохой (накануне вечером он был в комнате один, открыл окна настежь, включил переписанную с бобины Виктора Малевича запись Whether Report и напился пива, а потом ночью Леха и Антоха привели девчонок и устроили бурную оргию на четверых, а Павлик делал вид, что крепко спит, хотя они звали его присоединиться), а также с Михой Халдеевым из комнаты №409. Больше он никого из них никогда не видел. А после памятной ночи в общаге он написал песню «Рядовой свободы», в которой примерно описал свои ощущения:
Рядовой Свободы — из всех свобод
Ты выбрал одну — под WhetherReport
Пялясь в суровую темень окна
Слушать в басах звуки темного неба,
Чувствовать в пиве вкус темного неба,
Знать, что там, куда ты вперил взгляд,
Находится темное небо.
Незадолго до этого — в апреле — были похороны Пашки Окунева. Незадолго до этого — в марте — был застрелен Юрий Емец. Во Владивостоке и в Уссурийске Павлика уже почти ничего не держало.
Ну да. Почти ничего. В порыве мятущейся души он накануне зашел в гости к Полине Фамусовой, и они вдвоем весь день гуляли по Владивостоку под ручку и фотографировались на Павликов фотоаппарат Canon Eos 1000. На прощанье Павлик снова признался Полине в любви (хотя на тот момент чувства его уже заметно притупились и душу совсем не терзали), и Полина снова ему сказала «насильно мил не будешь». Но фоточки с ней он распечатал и долго еще хранил в отдельном фотоальбоме, иногда его перелистывая.