Зима в Мадриде
Шрифт:
Они вошли в монастырь через крепкие деревянные ворота в высокой стене, построенной для защиты сестер от окружающего мира. Ворота были открыты, а на другой стороне маленького двора у дверей нес стражу милиционер с винтовкой на плече. Здание сожгли, окна стояли без стекол, по стенам ползли черные полосы сажи. В воздухе висел тяжелый запах пожарища.
Барбара остановилась во дворе:
– Что здесь случилось? Я думала, дети с монахинями…
– Все монахини убежали. И священники тоже. Кто успел. Большинство церквей и монастырей сожгли в июле. – Моник пристально вгляделась в Барбару. – Вы католичка?
– Нет, нет, вообще-то. Просто это слегка шокирует.
– В дальней части все не так плохо. У монахинь тут был госпиталь, остались кровати.
Холл при входе пострадал от огня и вандалов, на полу валялись листы, вырванные из католических требников, и осколки разбитых статуй.
– Какой ужас, должно быть, пережили монахини, – сказала Барбара. – Жили здесь в уединении, и вдруг к ним врывается толпа, крушит все и сжигает.
– Церковь поддерживает националистов, – пожала плечами Моник. – Они столетиями жили за счет простых людей. Когда-то все то же происходило во Франции.
Моник прошла вперед по узкому гулкому коридору и открыла дверь. За ней оказалась больничная палата примерно с двадцатью койками. Стены были голые, светлые пятна в форме крестов указывали, где раньше висели распятия. На кроватях сидели около тридцати десятилетних детей, грязных и перепуганных. Высокая женщина в сестринском халате торопливо направилась к двум посетительницам:
– Ах, Моник, вы пришли. Есть какие-нибудь новости, как отправить детей по домам?
– Пока нет, Анна. Мы их опросим, потом пойдем в министерство. Врач был?
– Да. – Медсестра вздохнула. – Они все здоровы, только им страшно. Дети все из религиозных семей, они очень испугались, когда увидели, что монастырь сожгли.
Барбара посмотрела на печальные маленькие лица и заметила на большинстве следы размазанных слез.
– Если кто-нибудь болен, я медсестра…
– Это лишнее, – сказала Моник. – Анна справится. Лучшее, что мы можем для них сделать, – это отправить по домам.
Следующие несколько часов они опрашивали детей, некоторые боялись открыть рот, и Анне пришлось уговаривать их рассказать о себе. Наконец с этим было покончено. Барбара закашлялась от гари.
– Нельзя перевести их в какое-нибудь другое место? – спросила она у Моник. – Тут гарь, она для них вредна.
– В городе тысячи беженцев, с каждым днем их становится все больше, – покачала головой переводчица. – Нам еще повезло, что какой-то чиновник нашел время и подобрал место для этих детей.
Выйти на улицу было большим облегчением, несмотря на испепеляющую жару. Моник махнула рукой милиционеру.
– !Salud! – откликнулся он.
Моник предложила Барбаре сигарету и внимательно на нее посмотрела.
– Так везде, – сказала она.
– Ничего, справлюсь. До работы в Женеве я была медсестрой. – Барбара выпустила изо рта дым. – Но эти дети… будут ли они когда-нибудь такими, как прежде, если вернутся домой?
– Никто в Испании больше не будет прежним, – ответила Моник с внезапно прорвавшимся наружу злым отчаянием.
К ноябрю 1936-го Франко достиг окраин Мадрида, но его силы были задержаны у Каса-де-Кампо, старого королевского парка к западу от города. Теперь небо над городом защищали русские самолеты, и бомб падало меньше. Вокруг разрушенных домов установили ограждения, появилось больше портретов Ленина и Сталина. Над улицами протянулись полотнища с лозунгом «!NO PASAR'AN!». Решимость дать отпор была сильнее, чем летом, и Барбара восхищалась ею, хотя и задавалась вопросом: сохранится ли она в зимние холода? Только одну дорогу в город еще не перерезали, запасов продовольствия не хватало. В глубине души Барбара надеялась, что Франко возьмет Мадрид и война закончится, однако до нее доходили слухи о жестокости националистов. С республиканской стороны ее тоже хватало, но Франко действовал жестче, с холодной систематичностью.
Через два месяца Барбара, как и все, приспособилась к новым условиям, насколько это было возможно. Ее работа бывала успешной, она помогла переправить десятки беженцев. Теперь Красный Крест пытался договориться об обмене пленными между республиканцами и националистами. Барбара гордилась тем, как быстро осваивает испанский. Однако дети так и оставались в монастыре. Вопрос с ними провалился в какую-то бюрократическую пропасть. Сестре Анне несколько недель не выдавали зарплату, хотя она по-прежнему исполняла свои обязанности. По крайней мере, дети не разбегались; они боялись красных орд за стенами монастыря.
Однажды Барбара и Моник весь день провели в Министерстве внутренних дел, снова пытаясь организовать обмен детей. Каждый раз они встречались с новым чиновником, и сегодняшний оказался еще менее полезным, чем все предыдущие. Он был в черной кожаной куртке, которая подсказывала, что он коммунист. На полном мужчине средних лет, напоминающем банковского клерка, кожанка смотрелась странно. Он беспрестанно курил, но дамам сигарет не предлагал.
– В монастыре нет отопления, товарищ, – сказала Барбара. – Наступают холода, дети начнут болеть.
Мужчина что-то проворчал и взял из стопки на столе потрепанную папку, полистал ее содержимое, попыхивая сигаретой, и взглянул на женщин:
– Это дети из богатых католических семей. Если их отправить по домам, они расскажут о военной обстановке в городе.
– Они почти не выходят из монастыря. Они боятся, – наседала Барбара.
Она удивилась, как легко, стоит разгорячиться, ей дается испанский. Чиновник мрачно улыбнулся:
– Да, потому что они боятся нас, красных. Я не готов отправить их обратно. Безопасность – это главное. – Он вернул папку обратно в стопку. – Главное.
Когда они вышли из министерства, Моник в отчаянии покачала головой:
– Безопасность! Безопасностью всегда прикрывают самое плохое.
– Нужно сменить тактику. Может быть, Женева свяжется с министром?
– Я сомневаюсь.
– Необходимо попытаться, – вздохнула Барбара. – А еще я должна выбить для них продукты. Боже, как я устала! Не хочешь выпить?
– Нет, меня ждет стирка. Увидимся завтра.
Барбара посмотрела вслед Моник. Ее окатило волной одиночества. Она вдруг живо ощутила, что не вписывается в единство и солидарность жителей города, а потому решила пойти в бар рядом с Пуэрта-дель-Соль, где иногда собирались англичане, персонал Красного Креста, журналисты и дипломаты.