Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой
Шрифт:
Я радостно доложил:
— Школу сжечь, всех убить.
— Не шути со мной. — Зрачки Деметрии полыхнули тьмой и рвущимися с хлипких поводков молниями. — Ты поняла, о чем я спрашиваю.
— Говорила, что знает, что делать, чтоб счастливы стали все, а не избранные.
— И всё?
— Еще, что мир несовершенен, — перешел я к развернутому повествованию, подмигнув прислущивавшейся Томе. — Что в нем нет места многим и многому. Что к рыкцарям примкнула сила, о которой никто не подозревает. Эта сила — вы?
Деметрия рассеянно кивнула. Израненный от непривычной ходьбы пешком сапожок плюхнулся в лужицу грязи, второй получил по напыщеной мордочке колючкой, оставив еще одну ранку плюс ко многим предыдущим — свежим, еще светлым, кустившимся на месте былого блеска. Меч жалобно звякнул о бронзу лат. Спортивное тело царевны едва удержало равновесие. Она чертыхнулась и буркнула, вновь обернувшись к моей скромной персоне:
— Еще что-то?
— Что избранность должна завоевываться умом, а не даваться по праву рождения. Что если большинство башен перейдут под знамя рыкцарей и примут жизнь по новым законам, царберы ничего не смогут поделать. Что освобожденный народ восстанет и будет убивать прежнюю власть везде, где встретит. Что ученицы станут заложницами и помогут открыть ворота башен — в обмен на жизнь обитателей башен. И тогда наступит всем щасте.
— Снова прикалываешься? — до сих пор кивавшее лицо Деметрии ожесточилось. — Не надо. Мы говорим о вещах, которыми не шутят. Высмеять можно все, и оно утратит смысл. Поэтому нельзя смеяться над Великим Освобождением.
Еще одна фанатичка. Или еще один прожженный политик на манер недавно помянутой наследницы-покойницы. В споре на любые мои доводы у нее всегда найдутся противоположные свои, привычной логикой не пробиваемые. Остальные заранее неправы, потому что она самая умная. Никому не верит, только себе. С такими нужно действовать исподволь. Проявлять интерес и подкидывать мелкие контраргументы, пока они не наберут в ее мозге критическую массу. Затем случится перекос, извилины заклинит, она засомневается во всем. Тогда и возможен разговор на равных. А до тех пор — что с бульдозером бодаться.
— Что за новые законы вы собрались установить? — начал я с логичного любопытства миром, который царевна собирается нести людям.
— Свобода. Равенство, — отчеканила она.
— Братство, — машинально закончил я вдолбленное на уроках истории.
— Что?
— У нас призывали к братанию всех со всеми, — объяснил я. — Чтоб жили как одна семья.
Деметрия поморщилась.
— Этот мужской мир… Нашли же слово — братство. Не зря мы на месте уничтожаем падших. Этот закон единственный нужно сохранить из прежних. Остальное сложится из лелеемых веками чаяний народа.
— Каких, кроме «грабь награбленное» и «работа не волк, в лес не убежит»?
— Повторяю: не святотатствуй, — вновь посерьезнела Деметрия. — Люди хотят жить с удовольствием.
Знаем, проходили: не работать, жить на пособие и ругать власти, что мало дают. Обычно это кончается большой кровью как самих паразитов, так и бывших благодетелей. На месте цветущих стран возникают руины, и долгое время главенствует пещерное право сильного.
— Нужно, чтобы работали все, — стала перечислять Деметрия, — чтобы каждый был уверен в завтрашнем дне, а не как сейчас, когда хозяйки у крестьян и земли у хозяек меняются ежегодно. Земля должна принадлежать тем, кто на ней работает. От каждой деревни выберем по представителю в башню, где будет коллективное управление. Все решения — большинством голосов.
И наступит золотой век. Аха, щщаз. Если б в России голосовали, осваивать ли Сибирь и космос, до сих пор бы в лаптях ходили где-нибудь в центре маленькой компактной Руси, услужливо кланяющейся всем восхотевшим соседям и заморцам. Причем в момент поклона обращаясь к лесу передом, дабы восхотевшим сподручней было. Увы. Движение вперед свершается исключительно пинком ленивого большинства зрящим вдаль меньшинством. Не я придумал, а доказала наука история: все великие государства созданы кровавыми диктаторами и разрушены демократами. Без исключений. Если вопреки этому правилу кажется, что где-то сошлись вместе понятия «Великое государство» и «Демократия», значит, одно из них собой притворяется. Либо великость фальшива, либо народовластие.
— Представитель коллективного управления каждой башни будет заседателем в крепости. Назовем это заседательное собрание… Заседательным Собранием. Или, к примеру, Думой. Ведь будут думать. Будут принимать новые законы на благо новых людей. За исполнением законов станет следить особая группа специально подготовленных советников. Это для вас ниша, ангелы. — Деметрия подмигнула. — Будут нужны грамотные кадры. Не этих же брать.
Царевнин взор презрительно скользнул по бредущим поодаль разбойникам. Грязные, немытые, плохо пахнущие, они являли разительный контраст с Деметрией и ее дружиной. Я давно заметил, что царевна и дружинники относятся к вынужденным союзникам высокомерно. Уверен, заметил не только я. Долго ли протянется такое «плодотворное сотрудничество»?
— Еще нужна мощная армия, — продолжила Деметрия строить свои Нью-Васюки, — способная не только защищаться, но и нападать на агрессоров, заблаговременно принуждая к миру. До того, как погибнут наши люди.
— Каких агрессоров? — огорошено спросил я.
— Пожирателей, живущих на той стороне Большой воды. Или тех, кто живет за горами. Там же кто-то живет. Мы даже не знаем. Законы Аллы связали по рукам и ногам.
— Пожиратели перешли границу, — сообщил я, стараясь не отставать от упрямо прущей вперед мечтательницы. — Верховная царица разослала послания, чтоб цариссы отправили на границу дополнительных воинов.
Думал, расстрою какие-то планы. Глупый юнец, не знающий жизни. Сколько можно считать правдой то, что за правду выдают? Мне объяснили с презрительным прищуром:
— Никаких пожирателей там нет. Ложным слухом я отвлекла и связала ненужным ожиданием на границе немалую часть войск. Пока поймут и очухаются…
Интриган на интригане и интриганом погоняет. Ну и мирок.
— Традиционную семью тоже затронете? — осведомился я.
— Естественно. Кому-то трех мужей мало, другим даже три не нужны, как, скажем, Грозне Святой.
— Можно о ней поподробнее? — попросил я. — Обожаю такие истории.
Не то, чтоб обожаю, но перейти от общих слов к чему-то конкретному всегда полезно. Окружающий мир состоит из жизней людей, а не из описывающих его слов. Слова врут. Всегда. Даже если говорят правду. Это самый трудный вывод, однажды сделанный мною и весьма облегчивший жизнь. Самым сложным было помнить о нем всегда, а не от случая к случаю, когда уже бьют.
— Ей навязали стандартную семью. В ответ на отказ устранили любимого человека. Она ушла в сестричество, но и там не нашла утешения. Точнее, утешение храмов еще больше настроило ее против насилия, именуемого устоявшимся порядком. Теперь она глава рыкцарского отряда.