Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой
Шрифт:
— Что у вас делают ангелы? В смысле, чем занимаются. Каковы обязанности.
— Служат стране.
— Чем?
— Чем служу я? Всем, что в моих силах. То же предстоит и вам.
Ух, как все сложно и непонятно. Загадка на загадке и под туманным соусом. Или он формулировать не умеет? Или я формулировать не умею? Ладно, зайдем с другой стороны.
— Как называется ваша страна?
— Уже «наша», — его губы тронула легкая улыбка. — Мы ее зовем страной башен.
— А соседние?
Лучше бы не спрашивал. Изготовление конфетки из отходов жизнедеятельности не вызвало бы большего изумления.
— К-а-к-и-е? — Гордей посмотрел на меня как на ненормального. — Ты про пожирателей что ли?
— Кстати, о пожирателях. Это кто?
Царевич скривил рот.
— Людоеды. Как человолки.
— Чужие! — крикнули сразу оба боковых наблюдателя.
Ржание. Голоса. Казалось, что лес расступился — это на передний план выехало трое всадников. Кроме дизайна и некоторых особенностей амуниции они напоминали Гордея. Пластинчато-кожаные доспехи, сапоги, открытые ноги и руки с частичной защитой. Разномастные щиты за спиной. На поясах — такой же набор из меча и ножа. Только шлемы без меха, обычные остроконечные, как у былинных богатырей. Грудная клетка у боковых дополнительно защищена узорной рельефной пластиной, у центрального — изящно выпуклой. А вот сложением всадники не вышли. Не богатыри, одним словом. Двое крайних — парни лет двадцати, между ними вообще девчонка. Ну, девушка, едва ли догнавшая летами спутников. Воинственная и грозная, несмотря на возраст и внешнюю хлипкость. Излучаемая ею уверенность в себе не оставляла сомнений в серьезности и даже немалой опасности воительницы. Руки всех троих лежали на рукоятях мечей. К возможному счастью для нас, пока не обнаженных.
Носильщики сбросили Шурика, вытащили из носилок копья, рассредоточились. Остальные тоже заняли оборону подковообразным построением, отрезая гостей от охраняемых объектов. Гордей, оказавшись с нами внутри ощетинившегося полукольца, выехал чуть вперед. Он узнал прибывших. Энтузиазма встреча не вызвала.
Оставленный Шурик сделал нам знак приблизиться.
— Не полируйте себе кровь через всяких-разных напрасных мыслей, — проговорил он в своей манере. — Малик знает, что делает. Вернется за всеми, куда бы нас ни занесло. На свободе есть выбор действий, в плену нет.
Пугливо глянув на конвойную команду, которой было не до нас, я поинтересовался шепотом:
— Если не секрет, кто он по основной профессии?
— Я знаю? Но при желании любого уложит посреди мостовой безо всякого риска подцепить дополнительную температуру к остывающему организму. А можно встречный вопрос: почему «Чапа»?
Я непроизвольно вздохнул.
— Угораздило папу Ваню назвать сына Васей. Вот и стал для всех Чапаевым. Потом Чапаем. Потом совсем укоротили. Но лучше Чапой, ведь иначе — Муха. Все-таки Мухины мы.
— Которые всегда в пролете, — тихо хихикнула Тома. — Чапа лучше. И если знать предысторию — героичнее.
Больше поговорить не дали.
— Приветствую, царевна Милослава, — чуточку склонил голову Гордей.
Его бойники сделали знакомый нам короткий присест, но оружие по-прежнему держали направленным в сторону прибывших.
Мы с Томой машинально переглянулись: царевна? Царских отпрысков тут как собак … пардон, волков нерезаных. И все по лесу бродят, больше заняться нечем?
— Гордей, сколько зим! — Царевна состряпала фальшивую улыбочку. — Знаком с моими мужьями?
— Не довелось, — сообщил царевич тоном «сто лет вы мне не сдались».
— Дорофей, — представила Милослава левого, затем правого, отличавшегося от второго лишь шириной груди и цветом лошади: — Порфирий.
— Очень, — кивнул Гордей, проглотив полагающееся «приятно».
— Жаль, ты пристроен, — не слишком правдоподобно пожалела Милослава.
— Староват я для тебя, соседка. Найдешь порезвее.
— Кто бы говорил, — не сдавалась та.
Или так протекали местные «как дела, как погода» — обязательный набор слов встретившихся соседей перед тем, как разъехаться?
Странно, но Дорофей с Порфирием, представленные как мужья, равнодушно отмалчивались. Отстраненные взоры, не чувствовавшие реальной опасности, спокойно и задумчиво гуляли по сторонам. Порфирий статью превосходил более хилого — исключительно по сравнению с ним — Дорофея. Дорофей мстил чеканной красотой лица, выразительностью глаз и недоспрятанной ухмылочкой, за которой скрывался хитрый ум. Насчет ума лишь предположение, а хитрость была однозначно.
Пустив коня мелким шагом вперед, Милослава продолжила:
— Разве не ты обратил в посмешище оборону Мефодии, разметав ее защитников, долгие годы являвшихся для всех эталоном, символом непобедимости и недостижимой вершиной? Или не ты разнес в пух и прах их контратаку, защищая вотчину? Кто, как не ты, спас тогда цариссу?
Напоминание царевичу польстило. Когда царевна приблизилась вплотную, он обронил, нарываясь на новый комплимент:
— Противник был старше, а возраст, как и говорю, не последнее дело.
— Еще и скромен до безобразия. Гордей, ты мне определенно нравишься. Был бы свободен… Впрочем, кто знает? Царисса стара, слаба, болезненна, не сегодня завтра…
— Не говори так. Четвертая заповедь. Она женщина и мать, а еще она царисса. В отношении вашей цариссы ты мне таких слов не простишь.
— Так не прощай. Вот я. Ну?
Гордей потупился.
— Ты знаешь, я не могу ударить женщину, если моей семье не угрожает опасность.
— Думаешь, не угрожает? — из глаз царевны пахнуло холодом.
Еще секунда, и…
— Не посмеешь. — Царевич заметно струсил, но гнул свою линию. Он знал закон, и закон на его стороне. Он надеялся на закон. И закон восторжествовал. Рука на эфесе царевны немного расслабилась.
— Как член тайного к… — Гордей стрельнул в нас убийственным взглядом и снизил голос, — ты давала определенную клятву, в том числе карать отступников этой клятвы.
Молнии вырвались из сузившихся зрачков царевны. Мышцы кисти вновь натянулись в опасные струны.
— Откуда знаешь про… — она осеклась. — А-а, Евпраксия. Но ты не она.
— Тогда вспомни последнюю заповедь.
— Определяешь себя как имущество? — Милослава хмыкнула и чуточку убавила яд в глазах.
— Я муж, — гордо сказал Гордей. — А они, — последовал кивок на свиту, включавшую нас, — имущество.