Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой
Шрифт:
Пришлось нахмуриться. Никогда еще меня так ненавязчиво дураком не обзывали. Сама подумай: если б мог догадаться — не спрашивал бы!
До присоседившейся до неприличия соседки дошло.
— Балахон с маской нужны, чтоб им не мстили за причиненное по приказам зло, — заговорила она. — Исполнители же не виновны. Еще они много видят, чего не нужно. К примеру, учениц во всяком виде на занятиях, в купальне и, бывает, даже в уборной. Еще — они казнят. И своих тоже.
Вспомнил! Похоже одевались средневековые палачи. Выходит, бойник — палач, по совместительству занятый на подручных работах?
— Не будь масок, — продолжила девушка, — им мстили бы все. У крепостных нет защиты от ярости свободных. Но свободный не может причинить вред крепостному без оснований. Маска — спасение крепостного.
— Почему в бойниках только мужчины?
— Женщины руководят семьей, ведут хозяйство, рожают детей. Для этого нужно быть дома. У мужчины больше возможностей отлучиться по приказу владелицы вотчины.
— Стоп, — уцепился я за пролетавшую мысль. — Как же бойники, что работают в школе. Их постоянно меняют?
— Ты видел двух мастериц, кладовицу и врачевательницу? Две тройки их мужей-бойников выполняют всю остальную работу по школе. — Зарина презрительно выпятила и скривила губки. — Особенно самую грязную.
— Не морщись, — наставительно сказал я. — Если б не они, мы бы тут сидели как свиньи по уши в дерь… кхм.
— Как кто и где? — встрепенулась Зарина, даже приподнявшись на локте.
— Неважно, — отмахнулся я. — Ложись. Это секретная информация. Подпадает под статью «не слушать ангелов».
— А-а, тогда не надо, — успокоилась она.
— Скажи, Зарина — от «заря»?
Давно хотел узнать. Узнал.
— Зариной и Кариной звали ангелов, умерших вместе с убитым черным чертом. Они держались втроем, отдельно от остальных. Тогда причал был просто переполнен. Милослава поэтому и не стала противостоять вам, имелся давний опыт. — Зарина перевела взор на потолок. — Белые черти лучше, с ними меньше проблем. А красный впервые. Никто не знает его особенностей, надо ли его бояться больше других или как-то особо относиться. Милослава очень переживает.
— Ему не грозит опасность? — забеспокоился я.
— Милослава дала слово. Залог — моя жизнь. Мало?
Ответить нечего. Решил сменить тему. Сформулировал самое в эту минуту злободневное, поэтому как можно аккуратней:
— В нашем мире…
— Не надо! — взмолилась Зарина. — Ты же знаешь закон.
— И ты знаешь, как твоя сестра Милослава трактовала это положение: если знание о нарушении не выйдет за рамки двух знающих, то вроде и не нарушение.
— Я не Милослава.
— Не представляешь, как это радует. Тогда зайду с другой стороны. — Придется идти напролом. Выбросив из головы всю эфемерную тактичность и куртуазность, я, набрав воздуха, заставил себя сказать со всей прямотой: — У вас под штаны не надевают дополнительной части одежды?
— Зачем? — Девушка несколько раз моргнула в ступоре. Затем лицо осветилось: — А-а, поняла. Одевают. Точнее подматывают, это такая повязка. Но только в красные дни. И еще больные недержанием. У тебя…
— Нет-нет.
Подожженные самобичеванием щеки заполыхали. Вижу же, что не носят, куда полез с кретинскими расспросами? Вот так репутацию и теряют — одной необдуманной фразой.
Помолчав, я озвучил новую мысль:
— Зарина, что ты думаешь о дяде Люсике? Тебе ничего в нем не кажется странным?
— Хссс…
Она спала. Веки мелко дергались, реснички подрагивали. Гладенькая щечка смялась поверх подложенной ладошки. Волосы рассыпались в красивом хаосе. Я некоторое время лежал не шевелясь. Потом еще некоторое время — любуясь, но уже начиная нервничать. Потом понял: лежи не лежи, а будить надо. Ладонь мягко легла на плечико, легонечко потрясла. Зарина в ответ солнечно улыбнулась, причмокнув во сне. Ну как будить такую очаровашку.
Я отвернулся, сдвинувшись на самый край, и попытался заснуть. Зря отвернулся. Ощутив свободу, девушка разметалась во сне. Закинула на меня руку. Попробовала забросить ногу. Вовремя поднятая коленка едва успела помешать. Так дело не пойдет. Поднявшись со своей стороны, я обошел лежак, руки осторожно поддели невесомое тельце под колени и лопатки.
Не просыпается. Я поднял и аккуратно понес. Зарина бессознательно прижалась, будто спрятавшись от невзгод, нна лице вновь заиграла улыбка. Сердечко билось ровно и мягко, даже как-то тепло.
Руки бережно опустили драгоценный груз на нужное место. В окне что-то мелькнуло. Фух! — пронеслось через тьму комнаты и глухо гукнуло в мой лежак.
Сначала я подошел к окну, которое не совсем окно в нашем понимании: простой проем в стене для освещения и вентиляции. Стекол здесь не знают, шторами не пользуются. Даже ставни не распашные, а вынимаемые, сейчас ждут своего часа где-нибудь на складе.
Я очень медленно приблизился к проему сбоку и осторожно высунул нос. Потом почти вылез, осматривая все пространство поля и зданий. Пусто. Тот, кто кинул что-то в темень окна, уже скрылся в открытых всем ветрам помещениях. Только удостоверившись в этом, я вернулся и осмотрел лежак. Глаза постепенно привыкли, пятна предметов превратились в ясные очертания. В центре лежака прорисовался торчащий нож, очень похожий на мой. Бывший Гордеевский.
Рука приподняла подушку. Ножны на месте. А нож… теперь торчит в лежаке.
Взять мог любой, двери не запираются, окно — не окно, а одно название. Кроме сестер Варфоломеиных видели, как клал, Варвара и Аглая. Опять те же лица. Им я ничего плохого не делал. Может, храплю? Зарина сказать стесняется, а они борются с ночной тишиной таким способом? Стенка-то хлипенькая, едва голоса глушит. Нет, сейчас я не спал. Да и чушь это, такое предположение. За шум не убивают. Сначала. Обычно делают предупреждение, а уже дальше как получится. Но это у нас дома предупреждают. Может, здесь храп — святотатство?