Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой
Шрифт:
— Чапа! Что вы делаете, оставьте его! — набросилась она с кулачками на громил-бойников.
Как драчливый пацаненок на солидных бандитов.
— «Его»? — удивленно повернулся бойник, растерявшийся перед не сочетанием местоимения с моей персоной, как он меня себе понимал.
— Отпустите ангела! — с другой стороны разъяренной кошкой кинулась Зарина.
Прыгнув на спину бойника, она принялась молотить его по затылку.
Смахнув малявку как муху, бойник, впрочем, отпустил мою руку. Второй поступил так же. Моя спина получила возможность восстановить правильный изгиб. Затем и шея.
— Вон чего. Ангел. Приносим извинения, — бойники синхронно выполнили полуприсед почтения.
Запахиваясь в длинную вышитую рубаху поверх юбки, к месту стычки торопился дядя Люсик.
— Что за шум, а драки нету? Или есть?
— Ищем вражеского лазутчика, — доложил первый бойник. — С ворот видели проникновение постороннего. А в лесу — люди.
— Странно, — почесал папринций острый щетинистый подбородок. — Я слышал волка.
Он обернулся к собравшимся вокруг ученицам:
— Тревогу слышали? Исполнять команду!
Толпа рассосалась. От нашей комнаты на стену убежала Зарина. Покачав головой, сестра отправилась с ней.
— Кто стоял в ночной? — сурово вопросил папринций. — Астафья?
— Войник Никандр, — мгновенно выпалил бойник.
— Привести ко мне. Лазутчик еще не найден?
— Ищем.
— Вперед.
Отпустив бойников, дядя Люсик повернулся к нам с Томой:
— Сидите и не высовывайтесь. Без вас проблем хватает. Ферштейн?
— Ага, — моргнули мы.
Час от часу не легче. Мой папа говорит «ферштейн», когда я чего-то недопонимаю. А он учил английский. Опять вредное влияние телевизора.
Телевизора?! Моя челюсть упала, одновременно собираясь спросить…
— Марш в комнату! — приказал папринций.
К нему подбегал войник, оставленный Дарьей.
— Никандр прибыл, — вытянулся он наизготовку.
Руки по швам, честный взгляд в лицо начальству, голова чуточку склонена: младший всегда в чем-то виноват перед старшим, даже если еще не знает, в чем. Глаза преданно выпучены. Если сверху пририсовать веревочку — похож на повешенного.
Мы юркнули в Томину комнату, приникнув изнутри к двери. Поочередно — глазами к щелочкам, ушами к деревянному полотну.
— Как проник лазутчик? Лестница или веревка?
Никандр озабоченно оглянулся по сторонам и вышептал:
— Ход.
После повисшей паузы папринций проговорил:
— Почему не перехватили на входе?
Нам было тесно. Дверь узкая, мы с Томой оба по форме, еще и в шлемах, периодически гулко постукивавших о дерево либо соударявшихся.
— Виноват, не уследил, — опустил голову Никандр.
— Выставлю на соответствие! — погрозил ему пальцем папринций. — Спал?
— Как можно?!
— А что можно?
Никандр еще больше потупил глаза.
Прикладываясь к щелке, мы с Томой треснулись лбами. Потом нам помешали носы. Но ни слова не осталось пропущенным.
— Разберусь, — сурово обронил дядя Люсик. — Астафья?
— Спала. Сейчас на воротах, подменяет.
— Иди.
Папринций тоже убыл.
Прочесав каждый закуток, лазутчика не нашли. Разворошенное гнездо школы приходило в себя. На стенах оставили постоянную стражу из бойников и сменяющихся учениц. Бойники вооружились копьями. Даже сиганув через забор, живым далеко не уйдешь. На подземный ход насыпали гору дров. Носить на кухню теперь далековато, но папринций принял все меры, и школа превратилась в осажденную крепость.
Мудр, ой, мудр Малик в военных делах.
Это я как бы обозвал себя хвастуном и тупицей. Восхваляя одно из двух, по закону сообщающихся сосудов выставляешь ничтожеством второе. И вообще, «Все лучшее — детям» пытливому уму сообщает: «Все худшее — взрослым».
Глава 12
Досыпать ночь пришлось в два этапа. Одни до рассвета, вторые после. Естественно, я спал в своей комнате. Один. Блаженство.
До рассвета. Затем…
— Чапа! Смена!
Треволнения ночи не отпускали. С трудом узнал Зарину, стоявшую надо мной в полном вооружении.
— Если хочешь, поспи еще, — проговорила она. — Я подежурю. Я спать не хочу. Совсем-совсем.
Вот еще. Зарина предложила худшее из всего, что могла предложить: чтоб женщина защищала мужчину.
Ага, кто тут мужчина? Не забывайтесь, сударь, что вы сударыня.
— Ложись, — почти оттолкнул я девушку. — Встаю.
Обратив к даме зад и спину, принялся резво одеваться. Сзади слышался только звон сбрасываемых доспехов. Как же, не хочет она спать. Усталое девичье тело даже не легло, а свалилось, хорошо, что не мимо.
Несколько часов я провел на стене. Пробегавшая Тома косилась на меня снизу. Она помогала приносить защитникам завтрак. Принесла и мне.
— Что будем делать? — спросила шепотом.
— Ждать момента.
Астафья в сопровождении двух бойников выехала за ворота. Думал, прочесывать лес. Нет, поднятая пыльная полоса показала, что ускакали в сторону башни.
Ближе к обеду нас сменили первые номера. Улыбавшаяся Зарина сыто поведала об обеденном меню. Вторые номера покинули стену, сдав посты, и сразу навострились на кухню. Слово «столовая» подходило залу со столами больше, и выглядело не столь немецким, но — кухня. Что поделать. А ничего не делать. Стараться не думать об этом. Чтоб не сломать мозги. Просто смириться. Мол, мало ли в Бразилии Педров и прочих перекуров. И мало ли каким ангелом их туда занесло.
После обеда прибыл усиленный десятком войников отряд цариссы. Дарья сразу ушла к себе, паприций побежал на доклад. Астафья, вызвавшая их в школу, снова заняла место на стене.
Разбившись на три конных группы, войники под командованием Дарьиных мужей отправились в лес. Тревожно переглядываясь, я и Тома ждали шума в лесу, стычки, драки, погони. Но ни Гром не гавкнул, ни Сявка не тявкнула. Спустя несколько часов все три отряда вернулись в полном составе ни с чем.
К вечеру дорога словно взорвалась. Желтые на черных, по четыре в ряд, стальные всадники подняли пыль до небес. Десять рядов. Царберы. Я вздохнул. Клюнувшая в темечко птица счастья сдохла и начала нехорошо пахнуть. Придется искать Малика самим.