Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой
Шрифт:
— Предлагаешь бросить все и бежать к Кудеяру? — вышептала Тома.
Судя по выражению лица, такое развитие событий девушку не вдохновляло.
— Варвара сказала, что Кудеяром занялись царберы, — начал я плести косичку мысли из разрозненных волосков. — Куда бежать? Как искать? Чем питаться, чем защищаться от волков и людей? У нас больше шансов погибнуть или попасться… и тоже погибнуть, чем найти Малика. Давай сначала накидаем известные факты и тогда примем решение. Что мы имеем?
— Ничего, — грустно улыбнулась Тома.
— Имеем, что двое из нашей компании завтра отправятся в крепость, один находится в лесах и в опасности, еще один в безопасности, но далеко в башне.
— Какие же у нас варианты? — еще грустнее поинтересовалась Тома.
— Бежать искать Малика или послушно ехать с Варфоломеей. Пока все.
— Минусы первого варианта понятны. Какие у второго?
— Кромешная неизвестность. В конце концов, нас привезут в крепость, где будет что-то, чего не знает никто.
— Я за второй, — отпустив меня, Тома подняла руку как при голосовании.
— Вообще-то я тоже. — Моя рука поднялась рядом с ее. — Единогласно.
— Едем с Варфоломеей. — Тома повеселела. — Мы уже царевны. Если так продолжится дальше…
Оптимистка. Я вздохнул.
— Ты царевна, а я ни пойми кто, — уточнил на всякий случай.
— Ты тоже царевна, — бойко ответила Тома, вставая. — Отличная царевна. Если не проколешься, можешь сделать замечательную карьеру.
— Если, — снова вздохнул я.
Она вышла.
У меня осталось одно незавершенное дело. Разговор. В котором необходимо поставить точку. Покрутившись среди высокопоставленных гостей, я дождался, когда папринций ненадолго остался один. Незаметно и вежливо слиняв из толпы, бросился к нему.
— Дядя Люсик. Пара вопросов. Можно?
Папринций быстро огляделся по сторонам, кивнул:
— Пошли.
Кабинет у него временно забрали. Разместиться пришлось в спальне, куда переехали с трудом поместившиеся стол, стул и лавка. Приглашающий жест усадил меня на лавку. Сам папринций сел за стол. Собственно, мы оказались друг напротив друга, почти вплотную.
— Вижу, молодой человек… прошу прощения, царевна Василиса, — он как-то очень по-доброму и не обидно усмехнулся, — раз вы приперлись до занятого человека, вас мучает информационный голод, помноженный на череду сумасшедших событий.
Нервные пальцы привычно забарабанили по столу. Осунувшееся лицо смотрело мимо меня.
— Да, — признал я, расположившись на краешке скамьи, словно готовясь взлететь. — Вопросов много. Старых и новых. Начну с незавершенного старого. Зачем вам воздушный шар?
Глаза папринция обратились в щелки. Никогда не видел его взбешенным, но тут, кажется, достал.
— Щас скажу, только шнурки на тапочках поглажу! На своем хуторе будешь делать погоду… ну, устанавливать порядки, — даже в гневе он продолжал оставаться педантичным учителем, — иначе твой барометр займет место в музее недоразумений. Вопреки закону я сохранил тебе жизнь, а ты в благодарность строишь такие коники, что прямо-таки нарываешься иметь тебя в виду и крупным планом. Быстро взял на два тона ниже и извинился.
— Извините, — в шоке от услышанного выдавил я.
— Вот так. Теперь задавай приемлемый вопрос, но сначала подумай: стоит ли.
— Подумал. Меняю тему. Вынужденные жуткие самоубийства на стене спасли жизни остальным, но захотелось узнать: как у вас казнят?
— Зависит от преступления и обстоятельств, — собеседник поморщился. — Могут оставить без воды и еды. Иногда вешают. Бывает, отрубают голову или сжигают. Последним особенно грешат святые сестры. Если преступление совершено из благородных мотивов, такое тоже случается, а не казнить нельзя, разрешают совершить самоубийство вспоров живот или перерезав шею.
— Дарья намекала на стене насчет кладбища.
— Царисса Дарья, — автоматически поправил дядя Люсик. — Да, кладбище — худшее, что может быть.
— Закапывают заживо?! — Мурашки побежали по коже.
— Здесь не закапывают.
Прямо перед окном пронеслись бойники с дымившимися чугунками в руках. Повеяло вкусным. Папринций подвигал челюстью, перевел вечно усталый взор на меня:
— Если тебя разоблачат как Фому, накажут именно кладбищем. Плохо. Казнь на кладбище — когда при свидетелях отпускают.
— Отпускают? — не поверил я. — И вы говорите, это самое худшее? Наверное, стреляют в спину?
— Здесь не стреляют, — равнодушно отмахнулся дядя Люсик. — Здесь не из чего стрелять.
— То есть, — уцепился я за оговорку, — вы знаете, как и из чего стреляют?
Брови папринция снова поползли к переносице. Голос раздался ровный, но жесткий:
— Допустим из гнука, который запрещен. Потому и не стреляют. Хватит с вас морочить мою полуспину! Нашел Шаю. А я еще надеялся, что мы сработаемся…
Очень уж много чисто земных выражений. Мало того, чисто одесских, слышанных в основном по телевизору и от одного пилота-инструктора. Мелькнула шальная мысль. Я ляпнул:
— Имя Шурик вам ничего не говорит? Волосы рыжие, увлекается дельтапланеризмом…
Лицо собеседника приобрело землисто-серый оттенок. Затем стало зеленым. Наконец, побледнело.
— Что с ним?!
Я впервые увидел в папринции не должностное лицо, не винтик из слаженного механизма местной системы, а человека. Смертельно усталого, сгорбленного годами и бедами, но не потерявшего надежду. Теперь вновь обретшего ее.
— Он жив? Где он?!
— Вы его знаете? — удивленно проговорил я.
Ведь тот вопрос был пробным камнем. Кто знал, что последует такое.
Ударило током, словно нарвался на шокер: памятная глыба на гребне. Шурик, несущий цветы. Слова Малика: «У него здесь отец разбился. Года не прошло. Аппарат — вдребезги. И кусочков не собрали, похоронить»…
— Вы его отец?
— Где он? Жив? — снова повторил папринций.
— У Варфоломеи. Был немного покусан, отлеживается.
— Почему покусан? Как сильно? И почему у Варфоломеи?!