Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой
Шрифт:
— Почему вам должны верить? — воскликнула Дарья.
Она с удивлением замечала, что ученицы хотят верить. Просто потому, что альтернатива — смерть. Здесь и сейчас. А в словах рыкцарши — надежда.
— Если три-четыре из каждых пяти башен перейдут под знамя рыкцарей и примут жизнь по новым законам, никакие царберы ничего не смогут поделать. Они могут отвоевать одну башню, ну две. Пусть пять. Но не пятнадцать-двадцать. Освобожденный народ восстанет против них и будет убивать везде, где встретит. Говорю это для того, чтоб сами царевны, что слышат меня, поняли, сколько жизней находится в их руках. Сколько судеб зависят от их решения. Не нашего и не твоего, царисса. От их собственного. Если они выйдут и пойдут с нами, у вас и у нас есть будущее. У всех есть. Если нет… — Грозна демонстративно развела руками, — они обрекут на смерть и себя, и родных, к которым все равно придем, но позже, когда нас станет еще больше. Несравнимо больше. Когда к нам примкнут силы, о которых даже не подозреваете. Война продлится дольше, жертв будет неисчислимо больше, только и всего. Сейчас есть шанс обойтись совсем без жертв. Без единой царапины. Даем десять минут на размышление.
Трое вождей развернулись и пошли к своим.
— Кто-нибудь знает, почему у нее кличка — Святая? — почему-то заинтересовалась Тома.
Откликнулась Клара:
— Она из сестер. Покинула сестырь после какого-то недоразумения. Все думали — погибла, а она… — Девочка горестно махнула рукой.
Придержав меч, Дарья легко спрыгнула со стены во двор. Начались тихие обсуждения с другими цариссами и сестриссой. Учениц, конечно, к совещанию не подпустили. У нас было свое совещание. На стене.
— Обманут? — с опрометчивой надеждой на обратное, спрашивали одновременно многие.
— Рыкцарям нужна только добыча, — резонно говорила Варвара. — Всегда так было. Мы — хорошая добыча. За каждую из нас можно получить огромный выкуп. А за всех вместе…
— Рыкцари не держат слова!
— Держат! Когда дело касается выкупа или добычи.
— О каких новых законах она говорила? — спросил я.
Девочки все вместе в недоумении поджали губы.
— Кто знает. Какие-то свои, разбойничьи.
Вспомнилась Запорожская сечь. Тоже бандитское государство, жившее набегами на соседей. Но ведь как-то жившее. Ведь государство. И в мое время неоднократно возникали квази-государства, пытавшиеся отменить все, что человечество создало до них. Итог печален. Всегда. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем» Увы, не работает. Точнее, работает, но только до запятой.
Но мечта не умирает. Каждое поколение стремится построить свое, новое, лучшее. И я хочу. И буду. Если получится. Хотя бы здесь, в этом королевстве кривых зеркал. Только сначала хочу понять, что здесь и как, прежде чем рушить. Танцы на граблях истории меня не вдохновляют. Сначала информация, потом осмысление, в конце действие. Только так.
А меня подталкивают. Вот эти, живущие грабежом и разбоем. Сомнительная компания. Но другой нет. Если не принять их «предложение», погибнут все. Страшно погибнут. В том числе ваш покорный слуга. Получается, что шантаж подействовал? Нам не оставили выбора, поэтому мы обязаны согласиться? В смысле, подчиниться. «Предложение, от которого невозможно отказаться». Классика.
К нам наверх снова поднялась Дарья. Следом — Варфоломея, Евстигнея, Аркадия. Весь высший состав. Встали перед опустившим глаза нервничающим стадцем.
— Загрустили? К мамам захотели? — гневно обратилась Дарья. — Готовы довериться разбойникам? Вспомните про честь! Ну-ка, громко, все вместе, «возвышенку»! Алле хвала!
— Алле хвала! Алле хвала! — хором рявкнули-пискнули еще секунду назад сомневавшиеся, готовые сдаться девичьи голоски.
— Я отдаю жизнь и мысли Алле-возвысительнице, да простит Она нас и примет, — гремела Дарья, и ей вторили цариссы с сестриссой. — Я берегу честь и репутацию, ведь потом они сберегут меня…
— …я берегу честь и репутацию… — рефреном неслось над стеной.
Ситуация изменилась до неузнаваемости. Никто уже не думал о сдаче. Все оказались готовы умереть — здесь и сейчас. За честь. За репутацию. Просто потому, что мы — люди.
— Я не ною и не жалуюсь. Я пересиливаю!
— Я не прошу. Я действую! — уносилось далеко за пределы стены, прекрасно слышимое противником.
— Для меня нет невозможного, — мощно выдавала Дарья, заражая выплескивающейся энергетикой окружающих. — Трудно — да, долго — может быть, но не невозможно. Я слушаю умных, но верю только верным. В этом состоит мудрость. Я никогда…
— …никогда не сдаюсь. Меня можно убить, но нельзя сломать! — уже в трансе воинственного восторга орали ученицы. — Я так живу и примером учу детей! Алле хвала!!
— Алле хвала! Алле хвала!! Алле хвала-а-а!!! — подхватил весь гарнизон школы, свой и новоприбывший.
Это было сказочно. Захотелось броситься со стены вниз и бежать на врага, размахивая мечом, пока на перестанет рубить рука, и пока рана, не совместимая с жизнью, не прервет лунатический бег божественного экстаза.
— Встать! В шеренгу! Лицом к врагу! — скомандовала Дарья.
Ученицы мгновенно выстроились рядком. К удивлению, крайними поставили незаметно приведенных Глафиру, Фому и Аглаю — в доспехах, но без оружия. Позади них присели пониже бойники с копьями: на всякий случай, и чтоб не мозолить глаза тем, кто снаружи.
— Мы вас внимательно выслушали, — крикнула Дарья через стену, где заволновались разбойники, не понимавшие происходящего. — Теперь послушайте нас. Вам нужны ученицы. Живыми. Иначе вы не уйдете. Мы вас поняли. Аглая!
Все лица обратились к девушке — свои и чужие. Одна из поднявшихся на стену монашек передала церемониальный нож. Похож на серп: округлый, с острейшей внутренней стороной. Таким я представлял меч сестриссы, спрятанный под накидкой. Только тот большой, а этот маленький.
— Я — Аглая, назначенная возможная преемница Верховной цариссы, — заговорила девушка так, чтобы слышали все.
— Умница, — шепнула ей Дарья. — Теперь как договаривались. Иначе кладбище.
На Аглаю было страшно смотреть. Еще не отошедшая от ледяной недвижимости карцера, пахнущая тьмой и холодом, она выглядела странно спокойной и умиротворенной. Она приняла решение. Теперь нужно сделать так, чтоб о ее решении говорили. Остаться первой хотя бы таким способом. Первой навсегда.
— Пусть месть царицы из дела общественного перейдет в личное. Пусть ей станет больно, как мне сейчас. Пусть она сделает все, чтобы такое не повторилось. Моя кровь на вас. Алле хвала!