Злачное место
Шрифт:
– Это что, не помню уже? – воззрился на него Старый.
– Спирт с глюкозой один к трем плюс фенобарбитал. Вам, хирургам, она всегда до лампочки была, вашим пациентам, у кого трубы горят, сердобольные соседи по палате всегда какого-нибудь ХДВ – хорошего дешевого вина – спроворят. Ну а не успеют и подсядет он на коня – вы же его всегда к нам пихнете, чтобы он из окна не упорхнул, как и этого мужика, кстати. Ну а нам их куда-нибудь подальше передать уже возможности не было: «психушки» давно уже перестали обычный алкогольный психоз на себя брать – нариков и суицидников девать некуда было, так нас изобретение товарища Попова только и выручало – нальешь ему стакашок, поднесешь, он вначале косится. Чего, мол, доктор тут принес, человек, вишь, сейчас кони двинет, а он… Лекарство, говоришь, пей давай. Тот недоверчиво так попробует, а потом лицо на глазах меняется, пьет человек – и оживает, как пустынный цветок под дождем. Блеск в глазах, движения уверенные. От фенобарбитала покемарит чуток. Вечером – еще один стакашок ему наверх, к утру, глядишь, он мимо психоза и проскочил. Но тут, главное – не пропустить момент, вовремя налить, потому как если опоздаешь – потом его пои спиртом, не пои – все одно «поскачет». А вы, в хирургии, вечно насчет спирта
Поставишь, следишь, только на минуту отвернешься – уже девчонки зовут, плачут: опять все сгрыз… Ну и материл же я его потом, когда он соображать уже малехо стал… «Ты, – помню, кричу, – абсолютно бесполезное существо на этой планете, только и умеешь, что винище жрать!»
– Ну что, – говорит, – доктор, глядишь, и алкоголик на что сгодился! Помимо винища жрать, я и стрелять могу. Да ладно, не бойся, это только дураки, на голову больные, врачей в Этой Хрени обвинили… Везде, – говорит, – такое. – Это что же вы, лепилы, по всему миру заговор устроили? Хоть среди вас и до хрена евреев, а все равно не поверю я, что масоны так круто сработали.
У мужика, в отличие от Тимохи, «тарелка» стояла, он мне и показал все. Ну параллельно накатили там грамм по двести. У него в квартире три ящика водки стояло, и он головы бутылкам откручивал не хуже, чем зомбакам. Третий день уже шел, и хоть со скрипом, хоть сквозь зубы начали тогда правду говорить. Я свою историю рассказал.
Мужик… как же звали его? – и не помню уже, – мне говорит:
– А вообще-то, доктор, линять тебе отсюда надо все равно. Хоть и убедились, наверное, кроме совсем уж на голову трахнутых, что вы тут ни при чем, а все равно могут и прибить: времена теперь простые пошли. Мало ли – вдруг ты кровь свою вспомнишь и должок возвратить соберешься? Да и… вообще – ходить с тобой рядом и вспоминать, что вот его ты по ошибке, не разобравшись, чуть не прибил, – неудобно как-то выходит. А не будет тебя – и на душе легче. Ну и помимо тебя ведь тогда еще несколько семей медицинских кончили, ну как ты и за них обиду затаил, да за тех же медсестер своих? А вдруг власть наладится, хоть и не похоже на это, да ты заяву накатаешь – как ни крути, а нехилая статья им ломится, а ты свидетель основной. Кроме тебя, говорит, никто таким везучим не оказался, все, о ком я слышал, – всех покоцали… – Васильевич посмотрел на Старого: – Я тебе не хотел говорить, Сережа, извини, соврал, когда сказал, что про твоих не знаю ничего. И Ларису, и Катю – в первый вечер, еще перед тем как к нам пришли… Я это потом узнал уже, пока у мужика на квартире отлеживался.
– Я туда только через три месяца добрался, – глухо сказал Старый, смотря в стол перед собой. – Город замертвяченный, живых нет, дом сгорел. По окрестным деревням поискал, кое-кто туда выбрался, – никто ничего не слышал, не знает, не видел.
Коньяк в бутылке почти кончился, и Дмитрий разлил остатки по рюмкам, следя за тем, чтобы у всех оказалось поровну. Все трое встали из-за стола и, вновь не чокаясь, выпили стоя, немного помолчав. Артем к тому времени откололся от компании: все же неприятие алкоголя, усвоенное им в деревне после Хрени, сказалось, и сидел чуть поодаль в мягком кожаном кресле. Тянуло в сон, но хотелось дослушать рассказ Дмитрия. Тот же включил в сеть пузатый электрический самовар, который почти сразу же уютно засипел, и, усевшись обратно за стол, продолжил рассказ:
– Большинство горожан погибло еще в первые два дня – я ж говорил, полыхнуло у нас, как остальные выбирались и куда, как это все происходило, мимо меня прошло – я на следующий день, как у мужика оказался, свалился. Ожоговая болезнь, да еще при ожоге глаза – штука серьезная. Хоть теперь она протекала более легко – я еще удивился, почему у меня нагноения нет, – а повалялся я все равно здорово. Спасло, конечно, то, что мужик мне из аптеки капельниц приволок и бутылок с растворами – мой-то запас весь спалили, как лекарства мертвецкие, еще в доме у Тимохи, так я сам себе в руку колол, а он мне бутылки менял. Ну а будь как раньше – с этапом бактериального заражения – точно сдох бы…
…Те же, кто выжил, попробовали организоваться в кучки – нечто вроде коммун. Но без опыта, без жесткого контроля над всеми новоприбывшими, без оружия, в конце концов, и умения его применить – один зараженный мог перекосить всю такую коммуну за одну ночь хуже любой встречавшейся до этого эпидемии, – тут опыт не годился ни Гражданской войны, ни даже Великой Чумы Средневековья. Чумные трупы по крайней мере лежали спокойно по своим жилищам, а не бродили по городу, пытаясь заразить всех остальных живых. Мортусам достаточно было иметь крюк, балахон да маску с полым клювом, в который клали всякий там шалфей-имбирь, что по идее должно было защитить человека от зловредных миазмов, – а не снаряжаться на уровне спецназа только для того, чтобы пройти по улицам… да и то это не гарантировало успеха. Тех, кто кучковался, пытаясь варить общий суп в коммуналках, моментально выжирали морфы, тех, кто надеялся отсидеться где-нибудь в одиночку, они же подбирали потом, когда заканчивалась изобильная пища… И если банде какого-нибудь Леньки Пантелеева можно было дать отпор, просто постреляв хорошенько в их сторону и дав понять, что здесь сидят люди, готовые драться за свое добро, а уж хотя бы ранив одного-двух, не говоря уж об «убив», – тем паче отбить охоту соваться в этот мирок, – для морфов этого было мало. Их ведь можно было только убить, они могли только отступить – на время, почти никогда – уйти. Им не надо было спать, заниматься пьянством на хазах, блудить с девками и ночь напролет резаться в «сику» или «буру». Морф, достигнув определенного уровня развития, переставал расти «вширь»: зачем вирусу был
(Несколько «повезло» африканцам – тамошняя фауна отличалась все же чуть более крупными размерами, вот и бродило в Кенийском национальном парке несколько гороподобных морфов, едва учуяв запах которых в панике бросались со всех ног немногочисленные уцелевшие слоны и носороги. Лишь размножившиеся львиные прайды, злобно рыча и скаля клыки, рисковали вставать на пути у чернокожих чудовищ. Львы по праву теперь носили звание «царь зверей» – группе таких мощных стайных хищников, да еще и нечувствительных к вирусу, оно должно было достаться, как говорится, «вне конкурса».)
Так то Африка, а на большинстве территорий остальных материков человечина была излюбленным лакомством морфов. Чем более «продвинутым» был морф, тем более совершенным был его энергетический аккумулятор, позволявший больше времени обходиться без «подзарядки» – пусть и гнилым мясом более «недоразвитых» собратьев, – и терпеливо дожидаться «правильной» добычи. Человечеству это не сулило ничего хорошего – если вначале и были надежды, что морфы сожрут всех остальных зомбаков, а уж потом немногочисленных морфов можно будет перебить объединенными силами живых, – уже после первой зимы Хрени, когда из укромных мест выползла не больно-то уменьшившаяся в численности армия «обычных» зомби и куча «новых» морфов, обращавших на них свой немигающий взор только уж очень с большого голода, – стало ясно: Эта Хрень будет надолго. И если даже уже упомянутая чума вымаривала в считаные недели целые города – достаточно вспомнить тот же Смоленск хотя бы, из которого вышли последние несколько человек «и затвориша за собою ворота», – сейчас все было хуже. Ситуации, в которую попало человечество, до этого в таких масштабах не встречалось ни разу – не в счет идут единичные случаи вспышки на заре времен в Австралии и Африке, и чуть позже – в не так далекое время – на Гаити. Естественно, столь многочисленный вид, да к тому же обладающий уникальной способностью к приспособлению, так просто пропасть не мог. Все многообразие типов и характеров людей, моделей социального устройства в этих новых условиях лихорадочно опробовалось, совмещалось, заимствовалось из прошлого применительно к настоящему, чтобы наперекор всему тоже выжить. В ход шли религия, экономика, уклад жизни и привычки. Фактически человечеству пришлось делить планету с едва ли не новым видом разумных существ – такого у человечества еще не было. Все, что не подходило к новому образу жизни, безжалостно отбрасывалось в сторону, часто – вместе с носителями этого самого образа. Остальное с холодным интересом взвешивалось на исторически-эволюционных весах: если вот так жить… и так добывать средства к существованию… с такими людьми – пойдет?..
– …Подлечился маленько я у мужика того, ну чтобы дышать хотя бы нормально смог: что глазу кранты, я еще тогда понял, как себя в зеркало увидал. Мужик тот коммерсантам по палаткам продукты развозил, и как раз перед Хренью «газель» свою с товаром к дому подогнал, отчего и водки у него навалом было. Да как же звали его? Не помню, – беспомощно сказал Дмитрий. – Совсем не помню. А скоро и вовсе пропал он. Пошел в город и не вернулся. Вот же как – он мне жизнь спас, а я даже забыл, как звали его, лицо помню, а как звали – начисто забыл… Ждал я его неделю еще – все впустую. К тому времени упыри начали по стенкам лазить, понял я, что вопрос, когда они эту квартирку проверят на предмет непрописанных лиц, – чисто технический и решится в течение буквально ближайших дней. Мужик говорил мне, что «мерс» его заправлен был. Ключи я у него в куртке нашел, подсобрал рюкзачок с припасами и двинул. Ружье спаситель мой унес с собой, так что пошел я на улицу почитай что безоружным. Да и будь у меня тогда ружье – толку мне от него? Я стрелять никогда не умел (Артем удивленно посмотрел на мужика: у них в деревне пацаны и то учились стрелять с малолетства. А уж теперь-то… а этот – как девка, что ли…) – до Хрени, естественно, потом-то пришлось подучиться, хоть и одноглазому. Соорудил что-то вроде алебарды из кухонного топорика и ручки от швабры – и пошел. Бог тогда, видно, решил, что этому пока уже хватит, на других отвернулся – стрельба в тот день где-то с другого конца началась, там, где хлебзавод был, морфы, видать, туда потянулись, а я проскочил, так что никто меня не тронул – ни пока я из дома выходил, ни пока «мерс» заводил, ни пока из города выезжал. Ну в деревнях у меня знакомых никого не было, ни пахать, ни косить я все равно не умею, а умею я только трубу пихать да наркоз давать. Так что решил я в соседний район подаваться. Не везде же, думаю, врачей линчевать стали, а даже если и так – пора бы уже в себя прийти. Доехал я до Рудни и с одним глазом, благо ни гаевых не было на трассе, ни другого транспорта как-то. До блокпоста добрался, немного поостерегся, правда, не стал признаваться сразу, что я белый халат носил, а так поинтересовался – нет ли, мол, в вашем городе больнички, глаз полечить? А сам за реакцией слежу – не заскрежещут ли зубами сторожевые, не начнут ли плеваться, как мне давеча грозили… Те только вздохнули тяжело – мол, дом, который они больницей назвали, есть, да работать в нем некому – так, пара пенсионеров и фельдшеров. Там, как и везде, кроме, может, той краковской больницы, все в первый день, как реально началось, легли. Больницу потом, правда, зачистили, я в ней и обосновался попервости. Так вот там я и прожил с полгодика, лечил, спасал, как мог и как ситуация позволяла, пока меня к тому «макаронному королю» не подгребли…
– Какому еще «королю»? – непонимающе уставился на Дмитрия Старый.
– Случилось там проехать Бабаеву Кириллу Николаевичу – вот кого я запомнил, так запомнил. Он до Хрени на макаронах сидел и сумел, сука, в первые же дни сообразить, куда ветер дует, – не за границу стал сваливать с чемоданами долларов, а все свои склады и заводики приказал под охрану взять – купил за макароны и ментов, и вояк. Вот у них в районе ни одного детсада, ни одной школы не спасли – кроме тех детей, кого свыше было спасти позволено…