Злачное место
Шрифт:
– Ага, мне только УК тогда цитировать им надо было. Они бы мне живо апелляцию устроили… из «макарыча». Ладно, взяли мы с Татьяной набор и побежали с ними, вернее, перед ними, «сердечник» и «сахарник» в машине остались. Забегаем в «стекляшку», на полу девка: красивая – слов нет. Грудь-лицо-фигура-зубы.
– Зубы – это ты правильно заметил, – криво усмехнулся Старый.
– …Угу, – кивнул Дмитрий, хрупнув огурцом, – и уже у нее гаспинг пошел.
– Это чего? – поднял бровь кверху Крысолов.
– Перед смертью многие так дышать начинают, – разъяснил Старый, – ну ты сам видел, воздух ртом хватают…
– …Да. Ну а нам что делать остается – летеха в спину стволом тычет, орет, натуральная истерика у него, спасай давай, а то тебя раньше завалю… Мне повезло, что я, когда сгребал все в кучу, заодно и маску Лаердала в пакет бросил – на лицо накладывается, чтобы, значит, не рот-в-рот дышать, а некое подобие гигиены соблюсти. Так-то мы ею не пользовались, мешок АМБУ гораздо удобнее, а тут, видишь, пригодилась. Наложил я маску эту девчонке на лицо,
– «А я не умею, вам за это деньги платят!» – предположил Старый.
– Точно. Про деньги только не сказал, а так – развел руки в стороны и типа все объяснил. Сержант тоже башкой трясет. Блин, помню ведь, говорила нам преподша на курсах: «Мы – инфантильное общество, привыкшее, что за все отвечает кто-то, но не мы сами»… Вот и лейтенант тот – он сам, его преподаватели и друзья его – все они на чистом серьезе считали, что реанимация, которой их в училище обучали, – нечто параллельное их основным обязанностям. Их задача – пистолет на форме носить, ну злодеев искать, не без того, а лечить врачи должны… а ты еще говоришь – водители… Я бы и сам качать взялся, да так рассудил: ежели что – опаснее с этой стороны будет.
– А помнишь, новые руководства по реанимации приходили? Американской анестезиологической ассоциации? Там ведь говорилось, что можно и не дышать в общем-то, только непрямой массаж сердца делать? – вспомнил Старый.
– Так а кто их читал, кроме анестезиологов, да и то не всех? – резонно заметил Дмитрий, пожав плечами. – Летеха сам ни дышать, ни качать не умел, но твердо помнил, что надо и качать и дышать: без этого реанимация неэффективна. И что я ему, под стволом буду что-то доказывать? В общем, реанимируем мы – изо всех сил, кстати, старались – а вдруг, думаю… Может, поэтому и не «перекинулась» так быстро, все же смерть коры мы минут на тридцать отсрочили. И адреналин кололи, и атропин. Я вижу, Танюха из сил выбилась, сменил ее, шепнул только: «Дави к земле голову», а сам, будто невзначай на руку покойнице коленкой наступил. Она поняла, кивнула. Да, так говорю, минут на тридцать нас хватило, потом все же кора отлетела – зашевелилась под нами девчонка та милицейская, глаза открыла. Я вторую руку прижал, сам на нее навалился – в другой раз, может, мечтал бы о таком, а тут… Кричу Таньке: «Голову, голову держи», смотрю, а она все ближе к мертвячке клонится, в глаза ей смотрит – да вы знаете, какой у них взгляд сразу, как воскреснут. (Старый и Крысолов серьезно кивнули, а Артем вспомнил, что, когда голова матери показалась над печкой, он чуть не подался к ней, хоть и лютостью неживой разило от ее взгляда. Благо батя тогда из сеней прибежал.) Я летехе: «Стреляй!» – а у того руки трясутся, голова тоже: «Не могу…» Сержант нас спас – Таньку оттолкнул да зомбачке голову в куски и разнес… Я только зажмуриться успел да губы плотнее сжать, чтобы кровь на слизистые не попала. А лейтенант как с ума сошел – да так и было наверное… «Ты что?!! Ты что?!! Я ж любил ее! Они же оживили ее!!!» Не успели опомниться – бац сержанту в башку, прямо в лоб. Видать, обалдел от такого, на нас посмотрел дико, – и себе тоже – бац! Три трупа ментовских – и мы с Танькой посередке. Тут в дверях шорох – я уж думал, зомбаки ломятся, нет, «сахарник» наш на выстрелы прибежал. Мы пока объяснили ему, что к чему, – как в той пластинке «По следам Бременских музыкантов»: «…Взревел мотор!» – мы на улицу: тю-тю наша «аудюха», вместе с «сердечником». Главное, не знаю, что дальше-то делать. «Сахарник» осмотрелся, да и говорит нам: «Продукты надо брать и оружие. Как раз это у нас и есть», – и на стволы кивает да на полки кафешечные. Ну какая там еда – пицца, чипсы да шоколадки. Однако все ж таки перекусили, хоть немного, с собой взяли – «сахарник», Филинов его звали, вспомнил, а по имени-отчеству уже и не помню как, поморщился, правда: на таких продуктах, говорит, долго не протяну, особенно теперь. И инсулина у меня, говорит, нет. Я хвать-похвать – точно, не взял, когда из реанимации деру давали! Вспомнил я тогда, что неподалеку от нас дружок мой, Игорь Тимошкин, живет. А он тоже диабетик, у него инсулин должен быть по-любому, да и жратва диабетическая тоже должна водиться.
Взяли мы стволы милицейские, продукты, чего покалорийнее, да и пошли, озираясь, к Игорю. Филинов, молодец, двух зомбаков тогда по дороге завалил и шустера даже одного. Мы бы без него еще тогда пропали. Спрашиваю, где стрелять научился, а он сам бывший мент, оказывается. К Игорю дошли – он в коттеджике жил там, уже в частном секторе – возле дома упырь стоит. Филинов его «на раз» завалил, к дому подошли – дверь закрыта. Ну где у Игоря ключи лежат, я знал, зашли мы к нему. Инсулин нашли, Филинов снова поморщился: белорусский, «Моно-су», плохой очистки, он-то сам к «Актрапиду» датскому привык. Ну из двух зол выбирают меньшее, кольнулся он тем, что было, хоть
– В первые два дня даже в Москве не сразу поверили, – угрюмо буркнул Крысолов, низко опустив голову.
– До сих пор не знаю, почему у нас так полыхнуло, – задумчиво проговорил Дмитрий, – я потом с кем ни разговаривал – так маленькие городки в основном лучше держались. А у нас, считай, в первый день все накрылось медным тазом.
– Из любого правила есть исключения, – фаталистично пожал плечами Старый. – Помню, был случай у меня в молодости на практике, в деревне все жители пили из одного колодца – и все легли с дизентерией, кроме двух домов: первого и одиннадцатого. Все, что их роднило, так только единицы в нумерации, а все прочее – возраст, привычки, культура питания и даже национальность живущих – были разными: в одном всю жизнь прожила бездетная семья стариков-татар, в другом – переселенцы из Сибири, молодая семья с тремя детьми. И вот не заболели именно они, а чего – так и не поняли ни мы, ни санстанция.
– Ну а у нас наоборот получилось. Игорь тогда в тот вечер так и не пришел. Тоже пропал, наверное. Ну посидели вечер, поговорили. Прикинули, что к чему, получается, Хрень началась. Решили утром колеса искать, запасаться продуктами да на деревню к дедушке дергать. Только не зря говорится: «Человек предполагает…»
Дверь мы, конечно, закрыли, дежурить условились так: первую половину ночи – Филинов, вторую – я. Танька и так весь вечер ревела, уж какой из нее часовой… Полегли мы по разным комнатам, Филинов у двери сел. Поначалу ворочался я, все думал, как жить теперь будем, а потом приснул, да так крепко, даже снов, по-моему, не видел никаких. Проснулся – вроде светает уже. Я на часы – уже пять утра! И не разбудил меня сменщик! Точно, думаю, свалил, как «сердечник» тот. Пошел туда – нет. Не свалил. Ночью ему, видать совсем плохо стало, на «чужом»-то инсулине, да с недолеченной инфекцией, да с несбалансированной диетой – уровень глюкозы повысился, так что он сознание потерял. Но живой, смотрю. В общем-то – если бы у меня было несколько часов, я бы его из этой комы вывел, даже на белорусском инсулине – повводил бы ежечасно, пусть и навскидку, водички бы подлил, оставалось у меня еще в той сумке, что с собой в «стекляшку» брали, несколько пакетов физраствора, – и оклемался бы мужик. Разбудил я Таньку, стали мы в вену раствор капать, первую дозу инсулина ввели… – Васильич вновь замолчал и налил себе, не спрашивая разрешения, рюмку из катастрофически быстро пустеющей бутылки и сам же выпил.
…Тут стук в дверь. Думаю, Игорь вернулся, туда, гляжу в глазок – Марина, та моя сестрица, что мы вчера мужу на руки отдали. Вся бледная, перепуганная, в синяках, одежда порванная. И просит, да жалобно так: «…Дмитрий Васильевич, откройте, я неукушенная, честное слово, помогите…» Мне бы дураку сообразить – откуда она знает, что мы именно здесь? Так все же не переключишься сразу вот так. Открыл я – тут они и ворвались, человек двадцать, в основном женщины, но и мужики были. Если бы Филинов дежурил тогда, ну или я хотя бы, думаю, мы бы засекли их, когда они к дому подбирались, а я завозился с ним, видишь… мне сразу чем-то тяжелым в морду заехали, я и поплыл, бабы визжат, волосы мне клоками прям дерут, до глаз добраться норовят. Я и понять ничего не могу, сообразил только лицо ладонями прикрыть, чувствую, на части меня натуральным образом рвут. Краем глаза увидел – половина тех, что в дом ворвались, – туда метнулись, где Танька Филинова капала. Слышу: «…Покойник!.. Ацетоном пахнет!.. Тут они их делают!.. Стреляй его давай!..» И – выстрел. Танька, слышу, кричит, приволокли ее ко мне. Одна женщина мне ногтями все лицо разодрала, хрипит:
– Это тебе, гад, за деток моих!
А другая какая-то визжит, аж пеной исходит:
– Вот, я же вам говорила! Не верили мне! Откуда все пошло – с больницы этой гребаной, там всегда одни палачи работали! Я сама, сама видела, как он вчера мертвецкий укол в машине одному сделал, а потом из машины его выпустил, чтобы он всех кусал! И тут одного уже готовили – вон как ацетоном в комнате воняет! Из больных мертвецов ходячих делают, они же знают как, они же их оживляют в реанимации! Сучки эти его реанимационные – своих мужиков специально заразили, чтобы с ним кувыркаться. Знаю я, что они там на дежурствах вытворяют! Вон, коттеджик какой выбрали, чтобы потом, значит, когда мы все передохнем, развлекаться тут! Хорошо, вон Роза Викторовна увидела, как они сюда зашли! Трахаться любите, сучки драные, – сейчас натрахаетесь! Сюда их, девки!
Маринка, та, что в дверь ко мне постучалась, плачет, молит:
– Ни при чем мы, ну правда, мы лечили, а мужа моего до меня укусили…
– М-а-алчи, с-с-сука!!! – ну и дальше, все ласковые слова… Меня бросили, я уже почти и так чуть дышал, девчонок моих в соседнюю комнату потянули, там у Тимохи кухня была… Слышу, закричали мои девочки, да так жутко – аж сейчас вспомнить тошно. Что они там с ними сделали – не видел я, к счастью, наверное. Хорошо, хоть недолго они их… Слышу – два раза выстрелили, все, значит… Я и объяснить ничего не смог, да и не вышло бы ничего, думаю.