Злодей ее романа
Шрифт:
Она вся сжалась в страхе предстоящей боли, но при том подумала, что кажется вот теперь была права. Иначе зачем бы он держал у себя в спальне розги. И пожалела, что не укусила его за нос, пока могла.
— Вы чудовище! И я все равно не собираюсь себя с вами мило вести! — Эрика решила, что раз все так, то хотя бы надо защищать свою гордость. Он сильнее, но это не значит, что она сдастся. И пусть порет сколько ему угодно! От этой мысли ей тоже стало горячее, и особенно в стыднейшем месте между ног.
Ровно когда она это почувствовала, граф резким движением задрал вверх
— Вы буйная хулиганка! И я бы простил вам это! И даже битую чашку! Но вы мешаете мне себя лечить! — принялся высказывать ей граф, а потом прошелся розгами по заднице снова. — Вот этого — не смейте никогда!
Эрика закричала:
— Вы не лекарь! И бледная сухотка не лечится, ужасный вы тип!
Ей продолжало быть не только больно, но и странно приятно и Эрика не могла понять своих чувств на сей предмет.
— Я не лекарь, а некромант! Упрямая вы девица! — ответил граф и снова ударил розгами. Бил он точно — каждый раз рядом с предыдущим, не попадая по одному и тому же месту, покрывая болезненными жгучими росчерками всю поверхность. — И не мешайте мне делать вам лучше, насколько возможно! И посуду не бейте, ее я починить не могу!
Чашка никогда не была живой, в отличие от нитей, из которых были сделаны веревки и ткани одежды и подушек. А значит, способностям некромантов делать мертвое живым, а живое — мертвым, и впрямь не поддавалась… Дальше подумать эту мысль Эрика не успела, потому что розги снова со свистом опустились на ее кожу и Эрика вновь вскрикнула и рванулась.
«Так слухи, выходит, правдивы? Что некромантам нужно всякое развратное?» — подумала она, и тут ей вновь стало холодно. Все таки думать о том, что он ее лишит девичьей чести потом позже было легче, чем осознавать, что совсем скоро уже.
Тут последовал новый удар, особенно сильный, как Эрике показалось. И последний.
— Хватит на этот раз, пожалуй, — сказал граф сразу следом за ним, и бросил розги обратно в ведро. А после, неожиданно, провел ладонью по следам порки, прямо вот там, в неприлично обнаженном непристойном месте. Погладил, отчего кожа болезненно покалывала в местах ударов, но все же это был не наказание, это была ласка, пусть и суровая.
Эрика закусила губу. Все же порка оказалась терпимой и даже почему-то приятной, о чем она пока не собиралась и думать. А вот это, что он ее ласкал пугало ужасно. У нее мороз по коже шел от испуга и сами собой сжимались соски, так ей было страшно.
Она напугалась, и сильно, всерьез. Лестер видел это в ее реакциях и чувствовал. Сейчас он мог ощутить: возбуждение, желание, близость Эрики, то, что он с ней делал — позволяли ему чувствовать ее поразительно ясно. Он ощущал ее возбуждение и гнев на себя, а потом почувствовал страх. И остановился, почти сразу. Но это не помогло,
«Поразительное создание… Порки вовсе не испугалась, а ласки — да», — подумал он с пронзительной нежностью, которая вкупе с обжигающим желанием превращалась внутри Лестера в безумный коктейль. От чувств кружилась голова. И было так трудно, почти невозможно, держать себя в руках, когда она была у него на коленях, со следами от порки на очаровательной беленькой попке, полуобнаженная и трепещущая. Но он осторожно натянул ей панталоны обратно и подхватил на руки, в объятья. Нельзя, чтобы так сильно пугалась. Он не хотел так, ни в первый раз, ни после, никогда. И это, в отличие от хорошей порки, вовсе не было ей полезно. Секс — да, а страх перед ним — вовсе нет.
— Ласка точно не страшнее наказания, — тихо сказал ей Лестер, поднявшись с банкетки с Эрикой на руках. — Не бойся… Эрика.
«Не бойтесь, мисс Гринмарк», — звучало, как ему казалось сейчас, отвратительно холодно и отстраненно, и он просто не смог так сказать. Хотя, возможно, это был не лучший момент, чтобы перейти с ней на «ты». Но Лестер так чувствовал, что поделать.
— Я… Но… вы ничего не понимаете! — воскликнула Эрика и заплакала, совершенно безудержно, с подвываниями, как маленький ребенок.
Он даже опешил в первый момент, приостановился на полпути к кровати, прижал ее совсем крепко к себе, тихо проговорив: «Ну что ты… Эрика… Ну что ты…» Лестер просто не представлял, отчего можно так пугаться и так рыдать, когда речь идет о постельных отношениях. Но он не был девицей хорошего целомудренного воспитания, а был членом семьи потомственных некромантов, у которых были свои представления на сей счет. И что у Эрики в голове — даже не представлял. А значит, должен был выяснить. Это был вопрос жизни и смерти, в конце концов. Он ее сюда приволок и собирался выпороть и взять немедля вовсе не из собственной похоти, хотя похоть Эрика у него вызывала еще какую… Просто это было единственным, что могло ее спасти. Заставить болезнь отступить, сделать так, чтобы ее собственный дар перестал сжигать Эрику изнутри. И она, разумеется, ни за что не поверила бы Лестеру, скажи он такое прямо. Что еще сильнее усложняло всю ситуацию.
— Наверняка не понимаю, раз ты так сильно напугалась и расстроилась. Бедное чувствительное создание, — согласился он и погладил ее по плечу, снова крепче прижимая к себе. А потом уселся с ней на руках на кровать, прислонившись спиной к подушкам, и накинул на Эрику лежавший рядом плед. Хотя в спальне, разумеется, было протоплено, Лестер все равно волновался. — И не буду ничего делать, пока не понимаю. Ладно?.. Буду только тебя успокаивать и понимать.
— Правда, не будешь? — удивленно спросила она и перестала так сильно плакать, лишь всхлипывала и шмыгала носом. А потом пожала плечами: — Нет, ну ведь неправда. Если я ничего не стану объяснять, чтобы ты меня не трогал, ты же не передумаешь трогать!