Злоключения озорника
Шрифт:
— Ещё пионер называешься! Не дорога, стало быть, тебе народная собственность! Хлеб топчешь!
Чего он только мне не наговорил! Оказывается, это был бригадир кооперативного хозяйства. А я-то разве виноват, что наш маршрут через поле проходит? Но Эрвин сказал, что бригадир прав.
— Циттербаке всё делает, как сам хочет. Кто его знает, куда он нас ещё заведёт!
Потихоньку мы пошли дальше и снова стали считать шаги. Насчитали три тысячи триста сорок два, потом долго обходили озеро и остановились
И, конечно, опять я был виноват. На три тысячи триста восемьдесят шестом шагу мы упёрлись в железнодорожную насыпь.
Я шепнул:
— Ребята! Клад наверняка там, на той стороне!
Но мне никто не поверил.
Долго ещё мы плутали. Я слышал, как ребята позади меня перешёптываются: если, мол, я заведу их в болото и они все там утонут, тогда они мне как следует всыплют. И вдруг где-то неподалёку мы услышали голос Гарри! От радости мы все громко вскрикнули и бросились вперёд. Но не слишком быстро у нас это получилось. Мы, оказывается, здорово устали. К тому же мы и сами не заметили, что вернулись к нашей риге.
Там пионеры уже выскребали котелки. Хорошо, что Гарри оставил и для нас кое-что.
Когда мы подошли, все закричали на нас:
— Где это вы пропадали?
— Мы уже два часа как вернулись!
— А Гарри уже беспокоился о вас.
Мои пионеры набросились на перловый суп, как голодные волки, а я должен был сперва обо всём доложить вожатому.
— Я и сам не понимаю, как это мы заблудились, — объяснял я ему.
— А ну-ка покажи, где на компасе север? — сказал он вдруг.
Я повернул компас сперва так, потом эдак.
Гарри только всплеснул руками и сказал:
— Как раз в противоположной стороне! Видишь, кончик стрелки нарочно в другой цвет окрашен.
— Я отсутствовал, когда ты компас объяснял. У меня свинка была.
Но моё объяснение никто всерьёз не принял.
А клад знаете кому достался? Девчонкам! Этой самой Зигрид. Она и без того всегда нос дерёт. И ведь главное — мой собственный чемодан!
Потом я ещё долго упаковывал его и всё не мог закрыть. Мама слишком много напихала туда самого необходимого.
На днях в стенгазете нашей дружины была статья. Зигрид её написала.
КАК МЫ ИГРАЛИ В ИГРУ НА МЕСТНОСТИ
Нам велели найти клад. А это был старый чемодан нашего Циттербаке. И мы всех победили, а Циттербаке завёл свою группу в болото. Под конец они очень устали. Он не знал, где север, и сбился со счёта, когда шаги считал. Теперь все его зовут «Альфонс-кладоискатель». Поход всем очень понравился. Мы пели песни и много смеялись.
Да, так и написано в этой статье! И вся школа её читает. Я рассказал об этом папе, но папа сказал, что это называется критикой. «Критика, — говорит он, — очень хорошая вещь. А самокритика — ещё лучше».
Но я всё равно против. Я же ни в чём не виноват. Во всём виноват чемодан. А его мама упаковывала. Папа сказал, что в следующий раз мне не придётся брать чемодан: он поговорит с мамой.
Вот видите!
Теперь я сам навожу критику на Зигрид — я с ней не разговариваю. Но почему-то все на меня страшно злятся. Ну где же тут справедливость?
Как мы с Бруно проводили телефон
Недавно Бруно говорит мне:
— Знаешь, надо нам так сделать, чтобы мы могли почаще разговаривать друг с другом. А то сидим каждый в своём углу и готовим уроки. Вот если бы у нас был телефон, мы могли бы позвонить и узнать, у кого получается задачка, а у кого нет. Или мы посылали бы друг дружке совершенно секретные телеграммы. К примеру, я говорю: «Привет тёте Эмме», а на самом деле это значит: «Приходи ровно в три к пещере в парке». Или ещё что-нибудь такое.
Бруно живёт не в нашем доме, а в соседнем. Вот поэтому он и придумал про телефон. Я очень обрадовался.
— Но откуда мы телефон возьмём? — спросил я. — Ведь почта нам не поставит?
— Да ты не вздумай на почте говорить об этом, — сказал Бруно. — Мы всё должны сделать тайно.
Я ещё больше обрадовался:
— Но если нам почта не поставит телефон, где же нам его взять?
Тут-то Бруно и открыл мне секрет о верёвочном телефоне. Его так делают: берут длинную-предлинную верёвку и к концам привязывают две старые крышки от банок из-под гуталина или из-под чего-нибудь ещё, И их заклеивают пергаментной бумагой.
Мы всё так и сделали. Бруно отошёл в один конец комнаты, я — в другой.
Я прижал крышку к уху и говорю:
— Ничего не слышу!
А Бруно говорит:
— Сейчас я поскребу.
И правда, он стал скрести по пергаментной бумаге, и в моём наушнике что-то зашуршало. Я очень хорошо это слышал. Потом я поскрёб, и Бруно тоже услышал. Тогда он стал говорить в свою трубку. Сперва я ничего не мог разобрать, но, когда он заговорил громче, я совсем ясно услышал:
— Правда, у нас мировой телефон, Циттербаке?
— Правда — мировой! — закричал я, и Бруно тоже очень хорошо услышал.
Какая простая вещь этот телефон! Немножко бумаги, бечёвка, банка из-под гуталина — и готово.
— Теперь давай проведём телефон из твоей квартиры в мою, — предложил Бруно. — Вот здорово будет! Я поскребу — ты сразу снимай трубку.
Дома наши стоят рядом. Я живу во втором этаже, Бруно — в первом.
Бруно сказал:
— Верёвку протянем прямо через двор — от твоей квартиры к моей.