Злой гений Нью-Йорка
Шрифт:
Целую неделю полицейские из бюро уголовных расследований и сотрудники следственного отдела работали день и ночь не покладая рук. Получение дубликатов записки нью-йоркскими газетами совершенно развеяло подозрения Хэса в виновности Сперлинга. Правда, официально сержант и следователь пока не подтвердили невиновность задержанного, но со свойственным им жаром принялись за поиски истинного преступника.
Хэс и его люди долго искали тряпку, которой была вытерта кровь в стрелковой комнате Диллардов, но улика бесследно исчезла. В подвальном этаже вновь
Протокол вскрытия подтвердил официальную версию, что Робин был убит в стрелковой комнате и затем перенесен на стрельбище. Чрезвычайно сильный удар в затылок нанесли тяжелым тупым предметом. Стали искать этот предмет, но не нашли.
Хэс несколько раз допрашивал Пайна и Бидл, однако ничего нового от них не добился. Пайн повторил свои прежние показания: он не прикасался ни к телу, ни к луку, когда профессор послал его искать Сперлинга. Но сержант не особенно верил дворецкому и относился к нему с неприязнью.
– Эта остроглазая птица что-то скрывает, – говорил он Маркхэму. – Надо бы подвергнуть его пытке, тогда он выложил бы всю правду.
Сыщики и полицейские обошли все дома на 75-й улице в надежде, что кто-нибудь из жильцов видел входящих или выходящих через ворота в стене диллардовского участка людей, но и этот утомительный опрос ничего не дал.
Алиби семерых перечисленных Вэнсом лиц, вроде бы, подтвердились, но лишь частично. Результаты оказались таковы.
Арнессона видели в университетской библиотеке несколько человек, в том числе помощник библиотекаря и два студента. Но точное время его пребывания там никто из свидетелей установить не смог.
Белл Диллард сыграла несколько партий в теннис на 119-й улице, но так как в ее компании было более четырех игроков, она несколько раз уступала свое место партнерам. Ни один из игравших в то утро определенно не знал, оставалась ли Белл на площадке во время этих перерывов или куда-то уходила.
Время ухода Друккера из стрелковой комнаты точно определил Сперлинг, но ни один человек не видел Адольфа потом. Сам он уверял, что не встретил в парке никого из знакомых, а лишь немного поиграл с детьми и вернулся домой.
Парди якобы находился один в своем кабинете, его старая кухарка и японец-лакей хлопотали в задней части дома и не видели хозяина до ленча. В его алиби вообще верилось с трудом.
Показания миссис Друккер о том, как она провела утро, тоже приходилось принять на веру, поскольку никто не видел ее между половиной десятого, когда Друккер ушел к Арнессону, и часом дня, когда служанка подала ей ленч.
Только алиби Бидл подтвердилось вполне. Парди показал следствию, что она покинула дом в тридцать пять минут одиннадцатого, и несколько торговцев видели ее на рынке между одиннадцатью и двенадцатью часами.
Поезд в Скарсдейл действительно отходил с Центрального вокзала в одиннадцать часов сорок минут, и, чтобы успеть на него, Сперлинг должен был уйти от Диллардов в одиннадцать часов пятнадцать минут, как он и утверждал. С него сняли подозрения, поскольку его отъезд был доказан.
Сержант подробно ознакомился с историей жизни лиц, хоть как-то причастных к «Делу Епископа», и их взаимоотношениями. Это оказалось нетрудно: все они были хорошо известны, но не удалось разыскать ничего, что проливало бы свет на убийство Робина.
Сперлинг продолжал сидеть в тюрьме: власти были шокированы его странным признанием и не торопились освободить его. У Маркхэма состоялось совещание с адвокатами, нанятыми отцом Сперлинга, и стороны пришли к соглашению подождать, пока не будет найден настоящий преступник.
Маркхэм несколько раз виделся с Диллардами, стараясь заметить хоть какую-нибудь мелочь, которая направила бы следствие на верный путь; снова были допрошены Парди и миссис Друккер, но ничего существенного для следствия, увы, не прибавилось.
Адольф Друккер на втором допросе изменил свои показания. Да, он слышал женский крик, но, может, тот доносился не из комнаты матери, а, например, с улицы или из какого-нибудь окна жилого дома. Маркхэм убедился, что ни от горбуна, ни от его матери ничего не добьешься, и сосредоточил внимание на доме профессора Дилларда.
Арнессон присутствовал на неофициальных совещаниях у Маркхэма, и Вэнс поддразнивал его насчет математической формулы, но Сигурд настаивал на том, что ее можно вывести лишь в том случае, если в его распоряжении будут все факты. Ученый полагал, что «Дело Епископа» – чья-то юношеская шалость, хотя и зашедшая довольно далеко. Маркхэм не раз упрекал Вэнса в том, что он допустил Арнессона к участию в расследовании, но тот приводил веский аргумент:
– Его криминально-математическая формула, конечно, вздор, но он знает семейство Диллардов даже лучше, чем мы предполагаем. Он знает также Друккеров и Парди, и, конечно, у человека с академическими почестями очень острый ум. Я уверен, что Арнессон принесет нам пользу.
– Допускаю, что ты прав, но его шуточки действуют мне на нервы, – ворчал Маркхэм.
Сам Вэнс относился к делу с необычайной для него серьезностью. Каждую ночь он часами читал в библиотеке нужные книги и изучал полицейские донесения. В субботу, на восьмой день после убийства Робина, он сказал мне:
– Дело неимоверно запутанное, трудное, и самое в нем ужасное, удручающее – это его связь с чем-то детским. Смертью Кок-Робина эта история не закончится, поверьте мне. Извращенная фантазия преступника ненасытна, нам предстоит борьба еще со многими страшными шутками.
Уже на следующее утро его предсказание сбылось. В одиннадцать часов мы вошли в кабинет Маркхэма, чтобы послушать донесение Хэса о текущей работе и обсудить дальнейшие действия. Прошло восемь дней, как Робина нашли мертвым, а дело не продвинулось ни на шаг. Газеты начали издеваться над полицией и над следователем, и Маркхэм был заметно подавлен, Хэс – тоже.