Злой город
Шрифт:
— Урррраааагх!!! Урррррраааагхх!!!!!!!!!
Словно эхо, усиленное сотнями, тысячами глоток, покатился боевой клич вдоль бесконечного строя всадников, словно круги по воде от брошенного камня, набирая мощь, сопровождаемый звоном мечей о щиты, дальше, еще дальше, до самого порога черной юрты, влекомой неторопливыми волами.
Медлительный с виду Тулун, который, когда нужно, мог быть быстрым, словно ласка, метнулся к выходу и, отдернув полог, впился взглядом в степь.
— Что там? — взвизгнул Бату-хан. —
Телохранитель хана еще несколько мгновений вглядывался в даль. Потом его глаза вновь заволокло туманом скуки и безразличия.
Он опустил полог и повернулся к джехангиру.
— Да, Повелитель, — кивнул тургауд. — Это мертвые урусы. Которым Орда воздает посмертные почести как великим воинам.
Походный хан недовольно поджал губы, но ничего не ответил. Ведь если хан не соглашается с мнением всей Орды, то однажды и Орда может не согласиться с его приказом. Случается порой, что и ханам приходится повиноваться.
* * *
Что-то мягкое ткнулось в щеку. Несильный вроде бы тычок отозвался вспышкой боли в шее. Никита закричал, но вместо крика услышал свой еле слышный стон. И с трудом приподнял каменные веки.
Над ним стоял конь. Тот самый, ордынский, что принес на себе Семена и плененного сотника.
«Надо же, нашел, — пришла мысль. И сразу же за ней: — Где я? Что со мной?? Где все остальные???»
И — главное — как вспышка от чжурчженьского заряда:
«Любава!!!»
Эта последняя мысль и заставила шевелиться тело, отчаянно просящее покоя. Никита дернулся, закусил губу от боли в шее, но, пересилив себя, поднялся на ноги. Подождал, пока перестанут плясать красные круги перед глазами и отхлынет подкатившая к горлу муть, и огляделся.
Ему повезло. Причем дважды.
Взрыв отбросил его далеко в кусты, подальше от глаз степняков, шныряющих тут и там в поисках новых голов для страшной пирамиды, возвышавшейся посредине поля. А Любава, вторично прикрыв его собой, приняла в себя все осколки и обломки большого камнемета, причитавшиеся Никите.
Ее истерзанное тело лежало неподалеку и сейчас над ним стоял коренастый ордынец, неторопливо доставая из чехла боевой топор.
Боль в ушибленной ноге было можно перетерпеть. Как и муть в голове, и дрожь в теле. Никита знал, что если сейчас упадет, то больше не встанет. А значит, нужно было держаться. Любой ценой!
Никита погладил спину стоящего рядом коня и, взяв в руку чембур, несильно хлопнул по крупу.
Конь оказался понятливым. Он сделал шаг из-за кустов и громко фыркнул.
Ордынец мгновенно обернулся — и тут же забыл обо всем. Его глаза стали масляными, как у сластолюбца, случайно попавшего в гарем бухарского эмира.
— Какой красавец! — прошептал степняк, засовывая топор обратно в чехол и восхищенно цокая языком. — Ну иди, иди ко мне. Хороший конь, умный конь…
Его
«Никуда не денется! В лесу не убежит!!!»
Кешиктен со всех ног бросился вперед, медведем ломанулся в густые заросли — и грузно осел, напоровшись горлом на ловко подставленный засапожный нож…
Превозмогая дурноту, Никита затащил мертвого ордынца поглубже в кусты и, разобравшись с завязками вражьего доспеха, стащил его с мертвого тела и натянул на себя.
Доспех оказался маловат, но сейчас было не до удобств. Железная маска шлема скрыла половину лица, а с остальным уж как-нибудь разберемся.
Никита вышел из-за кустов. Подойдя к мертвой Любаве, он поднял ее на руки и отнес подальше, в самый бурелом, где спрятал тело меж корнями двух вековых дубов, заложив его сверху сухими ветками — на первое время лес схоронит от четвероногого, а главное, от двуногого зверья.
— Я вернусь, — пообещал Никита. — Ты уж подожди.
То, что он вернется, Никита знал точно. Как и то, что сейчас ему надо ехать, и чем быстрее — тем лучше. Куда? Зачем? Этого он не ведал. Бывает такое — ты знаешь, что надо сделать именно так, а не иначе. И делаешь, не задаваясь вопросами…
Всадник выехал из леса и погнал коня через поле. Шонхор обернулся на стук копыт и присмотрелся. Что-то в посадке кешиктена показалось ему странным, но заходящее солнце било в глаза и сказать что-либо с уверенностью было сложно. Потому он не стал морочить голову лишними заботами и, вновь впрягшись в волокушу, потащил ее к дымящимся развалинам. Для того чтобы от урусского города не осталось и памяти, требовалось очень много земли и камней.
* * *
— Не, вот ты мне скажи. Кабы ты нас не повстречал, так бы в татях и ходил?
Кудеяр неопределенно хмыкнул.
— Так на все воля Божья. Решил Господь, что надо мне в тати податься — я и подался. Порешил обратно — я обратно.
Дружина князя Александра ехала лесным окоемом. Утром проехали сожженное село, где колодец был чуть не доверху забит порубленным на куски человечьим мясом. Даже видавшие виды воины не скрывали слез, засыпая тот колодец. А после долго ехали молча, с лицами бледными, словно их коснулась сама смерть, пролетая мимо.
Ближе к закату не сказать, что отошли от увиденного, но так уж устроен человек, что наполненную до краев чашу ярости порой должно ему на время отставить в сторону. Иначе, невостребованная, перельется она через край и сожжет душу воина, превратив его в безумного зверя, рубящего в битве, не разбирая, и чужих, и своих. Потому-то сейчас и доставал Олексич расспросами разбойного атамана — не разговора ради, а чтоб чуть забыть на время увиденное. И чтобы потом в час битвы все до мелочи вспомнить.