Злой город
Шрифт:
Он кивнул на пластинчатый панцирь Никиты.
— А как же? — вскинул брови Олексич.
— Увидишь…
* * *
На душе у Шонхора было погано. Когда больше года назад собирался он в свой первый поход, сердце от радости трепетало птицей и рвалось из груди навстречу битвам, звону сабель и богатой добыче, которую он, вернувшись героем, принесет в свою юрту. На деле же поход оказался резней. Жестокой и кровавой, где геройского звона сабель было немного, а вот хруста костей безоружных мужиков, баб и их малолетних детей —
До поры Шонхор гнал эти мысли. До недавней поры. Что-то надломилось в нем тогда, у требюше, когда под платформу осадной машины бросили живых рабов. А в шатре Непобедимого углубился излом, грозя развалить надвое душу. И сейчас почему-то больше не хотелось молодому кешиктену ни славы, ни даже добычи. Хотелось лишь одного — чтобы быстрее закончился этот поход. Чтобы, вернувшись в свою нищую, пустую юрту, больше не ходить в далекие земли за кровью и стонами других людей, а просто пасти табун своего нойона и больше ничего не видеть, кроме коней, степи и утренних зорь, прекраснее которых, наверно, лишь глаза любимой девушки. Которой у Шонхора никогда не было и, скорее всего, уже не будет. Потому что какая девушка посмотрит на того, кто вернулся из похода в тысяче худших воинов Орды…
Видимо, похожие мысли одолевали не одного Шонхора. Иначе не закричал бы радостно стоящий на холме тысячник Опозоренных, указывая плетью на выскочивший из-за леса отряд урусов, что, опустив копья, мчался сейчас по полю, втаптывая в землю всех, кто попадал под копыта их коней.
Образ страшной дружины Евпатия Коловрата вновь возник перед глазами Шонхора. Возник — и пропал. Даже отсюда увидел Шонхор глазами степного стрелка, что не урусская отборная дружина летит по полю, а от силы сотня простых мужиков в самодельных доспехах. Которых, если подпустить на сто шагов, играючи вынесет из седел один-единственный залп мощных степных луков.
Но не такой победы хотелось опальному нойону, приставленному командовать тысячей худших воинов. Хотелось настоящей битвы, с немногочисленными колотыми ранами, нанесенными урусскими копьями. И с сотнями отрезанных вражьих голов, недостаток которых можно позаимствовать в высокой пирамиде, посвященной Сульдэ. Бог войны уже далеко отсюда, рыщет в поисках новых битв. А хан никогда не узнает, сколько безумных урусских воинов на самом деле напало на опальную тысячу, чтобы навсегда смыть с нее своей кровью поганое клеймо.
По всему полю степняки бросали волокуши с камнями и землей и, поймав за повод топтавшихся рядом коней, вскакивали в седла, благодаря богов и степных духов, которые услышали их молитвы и послали им битву после битвы. Причем легкую битву. Ярость хороший помощник в бою, но крепкая броня нужна воину нисколько не меньше. Первого урусам было не занимать — пирамида из голов была видна издалека. Второго им явно недоставало.
Мудрость хана и здесь сослужила службу. Не случайно приказал он, чтобы провинившиеся на своих плечах таскали землю и камни, унизительным рабским трудом искупая вину. Свежий конь всегда нужен воину, даже воину тысячи Опозоренных. Согласно обычаю Орды,
Много ли надо для того, чтобы толпа отчаявшихся землекопов вновь стала частью Орды?
Совсем немного.
Увидеть врага, вскочить в седло, обнажить оружие и, вытолкнув из легких боевой клич Степи, послать вперед застоявшегося коня, желая только одного — чтобы быстрее, как можно быстрее ненавистные бородатые лица приблизились на расстояние, достаточное для того, чтобы меч или сабля смогли до них дотянуться.
Но, наверно, урусы надеялись на легкую победу. И когда унылая толпа рабов в мгновение ока стала Ордой, они не долго думая повернули коней и ударились в бегство.
— Уррррагххх!!!
Торжествующий клич взлетел к небу. От слитного топота сотен копыт содрогнулась земля. Урусы убегали, но выносливый степной конь способен нести своего седока столько, сколько потребуется, в отличие от своих длинноногих собратьев, что были сейчас под урусами. Да, урусские кони способны нестись словно птицы десять и даже двадцать полетов стрелы, но потом выдыхаются, словно олени, загоняемые стаей неутомимых волков.
Урусский отряд скрылся в лощинке между стеной сплошного леса и небольшим холмом, поросшим густым кустарником. Ничего, никуда не денутся!
Ревущая орда, словно широкий горный поток, нашедший высохшее русло, начала стремительно втягиваться в лощину…
И вдруг многоголосый вопль, не имеющий ничего общего с боевым кличем Степи, разодрал воздух. Кричали люди и кони, с разлету напарываясь на острые колья, что торчали из высокой — как раз в рост конного всадника — засеки, перегородившей лощину.
До крови разрывая поводьями лошадиные пасти, пытались степняки повернуть назад несущихся коней, но сбитые с ног теми, кто напирал сзади, падали оземь, превращая стремительную атаку тысячи конников в беспорядочную свалку.
А из леса уже летели стрелы. Лучники Кудеяра, невидимые за деревьями, били почти в упор — и каждая стрела находила цель. С пятидесяти шагов по человечьей фигуре промахнется только косой или немочный, но уж никак не охотник, с детства привычный к луку.
Но не вся тысяча успела втянуться в лощину. Больше половины всадников смогли поворотить коней и уже устремились обратно, подальше от гибельного места, когда из-за холма навстречу им вылетела ощетиненная копьями железная волна…
Их все равно было меньше чуть не втрое. Это понял бы любой, кто побывал хоть в одной битве. Но впереди закованных в кольчуги воинов, обнажив меч, летел всадник в сверкающих доспехах, которого слишком хорошо помнила Орда.
Каждый знает, что после смерти великим воинам Сульдэ дает новое тело. Потому такие воины не умирают, веками перерождаясь снова и снова. И что с того, что совсем недавно по приказу Субэдэ был с почестями похоронен рязанский богатур Евпатий Коловрат, которого, утыканного обрубками стрел и копий, смогли убить лишь камнеметами? Вот он снова летит впереди своей бессмертной дружины, сам бессмертный, словно Вечное Синее Небо, и — теперь Шонхор знал это наверняка — будет возвращаться до тех пор, пока от Орды не останется даже воспоминания.