Злые чудеса (сборник)
Шрифт:
А потом, полное впечатление, у него напрочь пропал прежний пыл – ссутулился угрюмо, помолчал и наконец, не встречаясь со мной взглядом, промолвил:
– Все равно нет никакой возможности его прижать к стенке. Мое начальство меня на смех поднимет, если я заикнусь… Даже мой стажер не до конца верит, считает: раньше, в старые времена, такое и было, но давным-давно пропало, кончилось, вымерло, как мамонты, а ты тем более не веришь, тут и гадать нечего, и ничем тебя не убедить. Извини уж, что время отнял чепухой…
Улыбнувшись как-то жалко, он поднялся (словно бы отяжелев вдруг), нахлобучил фуражку и вышел, оставив меня в тяжелых раздумьях. Разумеется,
Веня, парень мозговитый, думается мне, совершил одну ошибку: сделал одно-единственное насквозь баснословное, ошибочное допущение, а уж вокруг него нагромоздил логически непротиворечивую версию, вполне даже убедительную… для фантазеров. Такое случается с психически больными, я слышал от врачей. И со вполне здоровыми тоже – именно что с сыщиками, пользуясь старорежимным выражением, вроде Трофимова: неверное допущение и хорошо проработанная версия, ошибочная и заводящая в тупик. Вроде того случая в прошлом году, когда кто-то в дивизионной разведке решил, что немцы на нашем участке готовят химическую атаку. В конце концов точно установили, что там нет никаких вагонов с химическими снарядами, но, выясняя это, погибли двое отличных парней. И никак нельзя того майора виноватить: на войне такое случается, неподтвержденные данные, требующие серьезной и скрупулезной проверки…
И ничего тут не предпримешь. Не идти же к начальству Тимофеева с этой историей? Дело даже не в том, что это было бы похоже на стук – могут и не отнестись к моим словам серьезно. Веня на хорошем счету, опытный кадр. Легонькие бзики у каждого случаются. Будем надеяться, сам поймет, что тянет пустышку, и придет в норму.
Часа через два мы хоронили Колю Бунчука. Все прошло нормально, первый раз на моей памяти разведчик удостаивался таких похорон. Были на них мы, и Тимофеев тоже. Пришла Аглая, не рыдала и не убивалась, конечно, но пару слезинок сронила, как-никак Бунчук ей был не чужой, хотя ничего там не успело завязаться, она, в общем, по характеру была не стерва, во многих отношениях путная девушка.
Одно только вызвало мое потаенное неудовольствие: Веня форменным образом не сводил глаз с Гриньши, смотрел на него словно бы с неким значением. А тот старательно избегал встречаться с Веней взглядом, что было объяснимо и понятно, учитывая, какой разговор между ними произошел. Начни меня кто-то обвинять в злом колдовстве, я бы тоже старался держаться от него подальше…
А назавтра утром у меня в кабинетике появился тот молодой офицер, что привозил вчера Тимофеева в госпиталь, лобастый такой крепыш, выглядевший обстрелянным. Четко козырнул:
– Лейтенант Чебыкин. Товарищ старший лейтенант, если у вас нет срочных служебных дел, может, поедете со мной в госпиталь? Старший лейтенант Тимофеев очень просит вас приехать…
– А что с ним такое? – удивился я.
– Плохо с ним… – Лобастый отвел глаза.
До госпиталя и пешком-то было всего ничего, а на «виллисе» и вовсе обернулись моментально, так что я не успел задать ни одного вопроса – да и не собирался, откровенно говоря. Никаких особенных мыслей в голове не было, разве что тягостное недоумение. Оно усилилось еще больше, когда я оказался в госпитале…
Веня лежал в той самой палате, где умер Бунчук – хорошо еще, не на той же самой койке, в другом ряду, однако тоже первой от двери – как и Бунчук, Веня оказался единственным здесь. У изголовья сидела санитарка, которую я пару раз видел в госпитале, но как зовут, не знал. Что же, снова постоянный пост? Походило на то.
Веня, что характерно, крайне напомнил мне Бунчука – словно бы чуточку исхудавший в одночасье, с ввалившимися щеками, мокрыми от пота волосами. Разве что поднял голову от подушки, слабо усмехнулся, тут же покривившись, словно от боли:
– Пришел… Хорошо. Вера, выйди…
– Веня, доктор распорядился безотлучно…
– Сказал, выйди! – повысил голос Тимофеев. – Я ж буду не один…
Став свидетелем этого короткого диалога, я присмотрелся к ней внимательнее и сделал определенные выводы. На щеках у нее виднелись две подсохшие дорожки от слез, симпатичное личико было крайне горестным. А ведь казалась опытной, насмотревшейся на раны и смерть. Ну, и то, что они назвали друг друга по имени. Не требовалось особой проницательности, чтобы смаху догадаться, какие отношения их связывают. Ну, Веня, сугубый конспиратор – Галочка, знавшая все сердечные расклады сослуживиц, ни о чем таком словечком не упомянула…
Она вышла нехотя. Я уселся на ее шаткий стул и спросил:
– Что, Веня?
– Что и требовалось доказать… – сказал он с непонятной гримасой, даже отдаленно не похожей на улыбку. – Он и меня достал, сволочь такая, сам понимаешь, кто…
– Ты что, хочешь сказать…
С той же болезненной гримасой вместо улыбки Веня согнул руки в локтях (что, сразу видно, стоило ему немалых усилий), подцепил большими пальцами подол нательной рубахи и поднял ее до горла. Меня прямо-таки прошибло нешуточное удивление: по его груди и бокам тянулась та же розовая полоса, ничуть не похожая на свежий ожог, точно так же уходившая на спину – в точности как у Бунчука…
– Вот такие дела, – сказал Веня, кривя бледные губы. – Сам виноват, не нужно было с ним открытым текстом, погорячился, бдительность потерял… И ведь все отлично для него складывается. Нет вокруг никого, кто всерьез поверил бы в хомуты, даже мой стажер, по глазам видно, не до конца верит, а о тебе и речи нет, нисколечко не веришь… Да и поверил бы кто, что тут сделаешь? Привести под пистолетом этого гада, чтобы снял хомут? А кто определит, что он в самом деле снимает, а не бормочет всякую чушь для отвода глаз? Я и сам не определю, не умею, и никто не умеет. А если он из тех, кто хомуты сам снимать не умеет? Где ж умельца найти? Будь это в наших местах, а так… Капут кранкен… Нелепо как все вышло… – Он уперся в меня потухшим взглядом. – Иди уж, Костя, что тебе тут торчать… Ничего не попишешь…
И такая властность, смешанная, вот странность, с полной безнадежностью, звучала в его слабом голосе, что ноги сами подняли меня с шаткого стула. Неловко потоптавшись, я спросил:
– Может, принести что?
– Да ну, не трудись. Наши много чего принесли. – Он показал глазами на тумбочку. – Только в рот ничего не лезет, и курить не могу… Иди уж, не поминай лихом…
И я вышел, двигаясь как-то механически, будто заводная кукла. У двери маялась Верочка, выглядевшая еще более потерянной. Я молча мотнул головой, она скрылась в палате, и я побрел по широкому и высокому пустому коридору, где самые осторожные шаги отдавались неприятным эхом. Голова была совершенно пустая, как этот коридор. Зайти к Климушкину? А смысл? Наверняка я услышу то же самое, что в прошлый раз, ничегошеньки это не прояснит и ничему не поможет, сразу можно сказать…