Злые сумерки невозможного мира
Шрифт:
Потом были горы с камнями-живоглотами, скаловидными троллями, убедительно лязгавшими зубами и сопевшими на манер старорежимного паровоза-«кукушки». Потом — лес, напичканный всевозможными «жутиками» вроде хищных деревьев, цветов и змееподобных кустарников. Трава там росла почему-то стеклянная, во всяком случае, Большой уверял, что именно такова ее природа; а звери отличались исключительным разнообразием.
— Странно, — сказал Артём во время очередного ужина, происходившего за чертой тщательно выписанной окружности. — Куда это подевалась наша красотка? Забыла про нас, что ли…
Андрей
— Ничего они не забывают, — «утешил» помощников предводитель. — И это весьма прискорбно. А с другой стороны, не настолько уж мы важные персоны, чтоб занимать все помыслы хлопотливой Гекаты. Я же говорил, что она и понятия не имела о нашем пребывании здесь. Так — погоношилась на всякий случай, часок-другой посидела в засаде… Защитные свойства круга не очень эффективны, однако при соблюдении особых правил вполне удовлетворительны. Во-первых, нечисть его попросту не видит. При условии, что ты не подашь голоса, никто и знать не будет, здесь ли ты или давно в мире Реальности. Соображаете? Во-вторых, даже зная о присутствии человека, адская сущность не может одолеть черты.
— Почему? — спросил Андрей.
— Действие есть продукт целенаправленного волевого усилия. Но за отсутствием объекта действия усилие исключено, в дело вступает подсознание. На уровне подсознания замкнутая окружность взаимодействует с нечистью по принципу однополюсных магнитов. Она отталкивает, отводит в сторону. Пока автономная сущность не увидит тебя, можешь быть абсолютно спокоен. Вся беда гоголевского Хомы заключается в его добросовестности. Молитвы нужно читать «про себя», тогда Вия никто не осмелится потревожить. Не тот кадр, чтобы бегать на сомнительные дела.
— А что, есть и Вий? — Артём невольно поежился. Его смешили забугорные триллеры, выплеснувшиеся на отечественные экраны, а вот что касается «Вия»… То ли оттого, что в ранней юности восприятие намного живей и непосредственней, то ли оттого, что увиденное метко и плотно накладывалось на внутренние подспудные представления о потусторонней угрозе, но экранизированная повесть украинского гения произвела на Артёма незабываемое впечатление: стоило в его сне появиться любому из действующих лиц давнего фильма, он просыпался с пересохшим ртом и бешено бухающим сердцем.
Большой, не торопясь, отхлебнул чаю, пожевал губы в раздумчивом рассеянии.
— Действия без противодействия не бывает, — протянул равнодушно. — Нет такой брони, какую бы не пробили.
Утром он встревожился безо всякой на то причины и перед выходом из круга повторил инструктаж на случай непредвиденной стычки. Шли медленно, не спеша, озираясь по сторонам. Что-то явно происходило, но что именно, Артём не понимал. Большой замкнулся, на вопросы отвечал отрывисто, резко, будто не слова выговаривал, а каленой картечью швырялся. Откуда-то слева из-за ближнего горизонта прибежала вполне обыкновенная лисичка средних размеров. Близко не подходила, держалась метрах в пятидесяти, но не отставала. Помрачневший Большой совсем озверел: послал Андрея к нехорошей матери, а Артёму посоветовал забить свой язык себе в известное место. Его походка сделалась еще тяжелей и в то же время обрела поистине
Лиса забежала сбоку, отрывисто тявкнула, привлекая внимание. Между пустыней и нависающим «небом», загородив горизонт, появился огромный продолговатый глаз с налитым кровью белком и тяжелыми веками, начисто лишенными ресниц; черный, как воронье крыло, зрачок в упор уставился на пришельцев. Что-то происходило, что-то нехорошее сгущалось вокруг, атмосфера стремительно накалялась.
— Не жмитесь ко мне, идиоты! — зарычал Большой. — Кому вы нужны, кроме меня и налоговой службы?!
Навстречу катилась банка тушенки, катилась сама по себе в полном безветрии Ада. Большой с остервенением плюнул в ее сторону, но не попал. Артёму стало нехорошо, он ничего не понимал. Он терялся в догадках и не знал, к чему готовиться. Что может быть хуже?
Лиса тявкала тихонько, но беспрестанно. Это порядком действовало на нервы, а тут еще откуда-то из-за спины послышалось отчетливое, издевательски-злорадное граянье. Артём обернулся: почти над самыми их головами реял большущий, изрядно облезлый ворон с осмысленным выражением ненависти в круглых глазах.
— Гр-р-роб! — с удовольствием сказала зловещая птица. — На гор-р-рбу гр-р-роб! На гр-робу вор-р-рон! Гр-рудинка р-радует Р-руми!
— Р-рано р-радуешься, Р-руми, — огрызнулся Большой. — Дур-р-рак!
— Раб! Р-р-р-ра-аб! — озлился ворон, заполошно хлопая крыльями, но предусмотрительно держась в недосягаемости прицельного броска. — Пр-р-роклят! Пр-р-роклят!
— В следующий раз сокола с собой принесу, — пообещал Большой. — Он тебе перья-то повыдерет, курица в макияже!
Впереди появилась едва заметная черная точка. Большой выругался и, набычась, ускорил шаг.
— Может, обойдем? — предложил белый от ужаса Евдокимов.
— Зря ноги истопчешь, — рявкнул атаман. — Не забывайте об уговоре, салаги, и держитесь по-свойски.
Ворон Руми спикировал наземь, шел по песку и каркал в спину. Лисица бегала кругами, подвывая и облизываясь. Веки автономного глаза на миг сомкнулись, но взгляд от этого сделался еще противней, еще пристальней. По мокрым спинам гулял знобкий сквозняк. Точка медленно, но неотвратно росла, обретая очертания беспросветно-черной скалы, отблескивающей багровыми лучами. От одного взгляда на этот глухой монолит на душе становилось тревожно до мути. Большой сбавил темп, сопел тяжело, со всхлипом.
Скала приближалась, становясь еще угрюмей, еще страшней. В пределах видимости песок волновался, шурша, будто нескончаемый клубок трущихся змей. Небо заметно снижалось, а может, скала оказалась гораздо больше, чем привиделась на первый взгляд. Над головой с радостным голодным хрипом промчался Руми и сел на вершину горы, клоня набок носатую головку. Большой вел свой отряд напрямик, не сворачивая.
Артём совсем было приготовился форсировать очередное препятствие привычным уже методом, но скала внезапно повернулась вокруг своей оси. В скале сидел человек. Точнее, не сидел, а полулежал, откинувшись, словно в авиационном кресле. Над головой его нависала глыба утеса, под ногами виднелись шесть полированных ступеней.