Злые вихри

Соловьев Всеволод Сергеевич

Неужели и теперь нашла на него такая минута? Но, вдь, любитъ же онъ ее, любитъ. Какъ же сметъ онъ оскорбляться, какъ можетъ самъ онъ не понимать того, что такъ просто, такъ ясна?..

– - Миша,-- сказала она, подходя къ нему, опускаясь передъ нимъ на колни на коверъ и беря его холодную руку въ свои маленькія, горячія и сильныя руки:-- Миша, вдь, ты для меня все... дороже тебя никогда, никогда у меня не было и быть не можетъ... вдь, я тебя люблю, я твоя не на день, не на годъ... а на всю жизнь... Вдь, наша любовь не шутка, не капризъ, не развратъ. Вдь, если и теперь ты взялъ меня... значитъ, и ты также меня любишь!.. Если наша жизнь сложилась не такъ, какъ мы бы хотли... если передъ свтомъ

мы должны притворяться чужими другъ для друга, такъ все же по настоящему, въ дйствительности, ты мн мужъ, а я теб жена... мы съ тобою одно... По какому же праву на мое самое простое и естественное предложеніе ты мн такъ отвчаешь? Какъ смешь ты мн говорить, о какомъ-то оскорбленіи?! Разв твои дла для меня не все равно, что мои собственныя? Разв мы не обязаны выручать другъ друга, если можемъ?!

Но на него именно нашло то, чего такъ боялась Алина. Его гордость, его самолюбіе рвали его на части. Онъ поддался имъ и увлекся. А когда онъ увлекался чмъ бы то ни было, его подхватывалъ какой-то вихрь, кружилъ ему голову, путалъ его мысли, и онъ, обезволненный, уносился все впередъ и впередъ, не имя силы остановиться и даже не помышляя объ этомъ.

Онъ оказывался въ области фантастической, и дйствительность для него исчезала...

– - Не старайся уговорить меня, Алина,-- мрачно сказалъ онъ:-- все это не то, совсмъ не то! Ты, можетъ быть, и была бы права при иныхъ обстоятельствахъ. Но, вдь, вотъ, хоть ты и хочешь меня уврить, что предлагаешь мн свои деньги, он все же не твои деньги, а того господина, котораго вс называютъ, да и ты сама называешь, твоимъ мужемъ. И отвратительне, обидне того, что ты мн Предлагаешь, ничего быть не можетъ... Очнись...

– - Нтъ, это теб надо очнуться,-- перебила она его:-- я теб говорю, что это мои... мои собственныя деньги! Хочешь, я теб покажу копію съ купчей, объясню и докажу происхожденіе каждаго рубля...

– - И все же ничего не докажешь, такъ какъ ты тратишь на себя средства князя, и тратишь такъ много! Этимъ самымъ все, что у тебя есть и можетъ быть, откуда бы оно ни прошло къ теб, принадлежитъ ему. Ты связана съ нимъ матеріально неразрывными цпями. Представь, вдругъ онъ завтра разорился, потерялъ все. Онъ приходитъ къ теб и говоритъ: «Жена, ты все время жила на мой счетъ, и я содержалъ тебя роскошно, я тратилъ на тебя огромныя деньги; теперь у меня ничего нтъ; но у тебя есть свои средства, верни же мн хоть малую часть того, что я на тебя затратилъ... Что-жъ ты ему отвтишь? Вдь, если ты скажешь ему, куда именно двала свои деньги... онъ узнаетъ, что ты, принимая отъ него, содержаніе, сама... содержала Аникева!.. Какая гадость!.. Нтъ, Алина, я виноватъ во многомъ, я жилъ глупо, можетъ быть, даже преступно передъ своей душою, потому, что вотъ начинаю невольно и все сильне презирать себя, а это значитъ же что-нибудь!-- но на роль какого-то «Альфонса» я неспособенъ...

Будто электрическій ударъ пронизалъ ее. Она выпустила его руку, поднялась и стала вередъ нимъ, сама теперь поблднвшая и негодующая.

– - Не я, а ты меня оскорбляешь, жестоко оскорбляешь, хоть я отъ тебя и не заслужила этого,-- произнесла она глухимъ голосомъ.-- Это ты не понимаешь, что такое говоришь!..

Она замолчала и потомъ, уже боле спокойно и даже слабо улыбнувшись, прибавила:

– - Однако, не ссориться же намъ... Я понимаю, ты такъ разстроенъ, нервенъ, нездоровъ... Ну, успокойся же, милый, и не говори страшныхъ словъ, они между нами неумстны...

Аникевъ былъ вн себя. Онъ совсмъ потерялъ способность разсуждать спокойно и видть дйствительность. Вихрь уязвленной гордости крутилъ его все сильне. А между тмъ онъ не выказывалъ никакихъ вншнихъ признаковъ раздраженія. Онъ говорилъ, какъ въ тихомъ бреду, усталымъ голосомъ:

– -

Нтъ, я совсмъ спокоенъ и сказалъ именно то, что есть. Къ чему себя убаюкиваютъ сказками! Наше положеніе и тяжело, и некрасиво... Наша любовь трудна... да и та ли это, прежняя ли любовь?.. Вотъ тогда, помнишь, мы любили другъ друга по настоящему, тогда ты не стала бы унижать ни себя, ни меня, предлагая мн деньги...

Алина взглянула на него, и въ ея глазахъ изобразился ужасъ. Онъ продолжалъ, не замчая этого ужаса, не видя и не понимая, что каждымъ своимъ словомъ, какъ ножомъ, ржетъ Алину.

– - Ты вотъ теперь,-- тогда вечеромъ,-- объясняла мн, что ждала меня шесть лтъ и готовила наше свиданіе, готовила нашу новую любовь. Ты говорила, что ушла отъ меня для того, чтобы не очутиться со мной въ бдности, при которой поэзія жизни для меня невозможна. Ты и потомъ объясняла мн это, и выходило такъ, что ты дйствовала только для меня, жила только мною... Ахъ, но, вдь, все это не то... все это самообманъ!.. Что бы мы съ тобой отвтили, если бы кто-нибудь сказалъ намъ: вы, значитъ, испугались бдности и захотли нжиться и наслаждаться каждый на чужой счетъ!..

– - Молчи, довольно!-- воскликнула Алина, закрыла лицо руками и тихо зарыдала.-- Я вижу, понимаю!.. Ты меня больше не любишь...-- разслышалъ онъ сквозь эти рыданія ея шопотъ.

Вихрь его чувствъ перемнилъ свое направленіе и также быстро уносилъ его теперь совсмъ въ другую сторону.

Онъ кинулся къ ней, сталъ цловать ея мокрое отъ слезъ лицо и повторялъ:

– - Нтъ, я люблю... я люблю тебя... только это не прежняя наша любовь... Несмотря на все, она была тогда легка, а теперь стала тяжкой, мучительной... Ну, что-жъ, будемъ мучиться... Нтъ, я люблю тебя, только никогда не возобновляй этого разговора, не касайся моихъ денежныхъ длъ... не то я уйду, уйду навсегда, хоть и люблю тебя...

Онъ усадилъ ее и самъ слъ рядомъ съ ней, положилъ къ себ на грудь ея голову и глядлъ на нее, страстно любуясь ею.

Она не шевелилась, даже глаза ея были закрыты. Она ни о чемъ не думала, тоскливо прислушиваясь, какъ въ ея сердц росло то самое мучительное, горькое чувство, съ которымъ она когда-то боролась, ршась принять предложеніе князя и разстаться съ Аникевымъ.

Да, вотъ онъ здсь, не говоритъ и не думаетъ о разлук; но она чувствуетъ эту, такъ нежданно надвигающуюся и ужъ не отъ нея зависящую разлуку.

XXXIII.

Никакими ласками не могъ привести Аникевъ Алину въ хорошее настроеніе.

Онъ даже сплъ ей свою «Легенду рожденія художника», такъ любимую ею по воспоминанію о первыхъ дняхъ ихъ зарождавшейся взаимной страсти. Алина стояла за нимъ, и онъ не видлъ, какая печаль изобразилась на лиц ея во время его пнія и какъ, наконецъ, тихія слезы покатились по ея щекамъ.

Желая разсять ее, онъ этой легендой только нанесъ ей новую рану.

Наконецъ, она печально сказала:

– - Ну, вотъ мн и пора... Прощай, Миша...

Ему не хотлось отпускать ея. Ему самому эта разлука начинала казаться послдней разлукой.

– - Куда ты спшишь? Еще рано... и знаешь, не уходи такъ, у тебя такое нехорошее, грустное лицо... Улыбнись... улыбнись мн по настоящему!..

Но она не улыбалась, а, напротивъ, лицо ее стало еще серьезне и печальне.

– - Видишь ли что, Миша,--сказала она:-- если я въ «свт» ношу маску и умю ее носить отлично, то это еще не значить, что въ глубин души я комедіантка. Передъ тобою я всегда была искренна... Я не могу улыбаться... Я хала къ теб съ легкимъ сердцемъ, а вотъ ты положилъ на грудь мою камень, и онъ меня такъ давитъ, и я знаю, что мн отъ этого камня никогда не избавиться. Можетъ быть, сегодняшній день окажется самымъ тяжелымъ, самымъ страшнымъ днемъ въ моей жизни...