Змеи и лестницы
Шрифт:
А совсем недавно ей на глаза попался старенький «Трабант» из аэропорта. Он был припаркован в квартале от ее дома – еще одна трудно объяснимая случайность.
Албанца внутри не было, там не было вообще никого, и Миша поспешила заверить себя, что имеет дело с очередным реликтом прошлой эпохи, не более того. О слежке за ней не может быть и речи; даже если предположить невероятное – и слежка все-таки ведется, вряд ли ее тайные соглядатаи воспользовались бы таким приметным авто. Они обязательно выбрали бы что-нибудь нейтральное.
И, как ни прискорбно это констатировать, дело Россетти зависло на той же стадии, что и дело Шолля: слишком много версий,
Трудно представить людей более далеких друг от друга, чем Шолль и Россетти, но тем не менее, их что-то связывало. Иначе Шолль никогда бы не появился в квартире стрелка, а он был там – и не единожды, если верить все той же фрау Дурстхофф.
И Аранхуэс, дальний пригород Мадрида.
Намеренно или случайно, но Россетти ездил в Аранхуэс в то самое время, когда там отирался Шолль. И это была единственная личная поездка, предпринятая по инициативе стрелка; все остальные вояжи так или иначе укладывались в его спортивный график. Миша всю голову сломала пытаясь присобачить Россетти к гнусному бизнесу Шолля – но что-то не вытанцовывалось. Зато у Томаса не было никаких сомнений относительно личности стрелка.
– Он классический извращенец, – заявил как-то Томас. – И я не удивлюсь, если он был подручным этой гадины.
– С чего ты взял, что он извращенец?
– Вспомните его квартиру. Все вылизано до блеска, все разложено по полочкам. Маниакальная страсть к порядку – разве это нормально? А фотографии на стенах? Вы когда-нибудь видели такую идиотскую симметрию, комиссар?
– Нет, – вынуждена признать Миша.
– У него не было даже подружки. Для парня, которому стукнул сорокет, это странно.
– Мы не знаем наверняка…
– Мы знаем. Будь по-другому, води Россетти баб – старая перечница давно бы наябедничала. Мимо нее и мышь не проскочит.
– Возможно, он встречался с женщинами на их территории.
– Или – не с женщинами, – тут же откликнулся Томас. – А теперь сопоставьте: нелюдимый, одинокий человек со странностями с одной стороны. И глава целой сети педофилов с другой. Что первое приходит в голову?
– Что?
– Общность интересов. Никаких других точек соприкосновения я не вижу. Он мог быть подручным, а мог – клиентом. Третьего не дано.
Томас, несомненно, увлечен этой своей теорией. Увлечен настолько, что напрочь забывает о Вернере Лоденбахе. Так бывало и раньше: все, что идет вразрез с умозаключениями помощника комиссара и портит изящно скроенную версию, просто сбрасывается им со счетов.
– Может, ты и прав, Томас. И сказанное тобой объясняет жизнь Россетти. Но никак не объясняет его смерть.
– Очень даже объясняет. Убирают ненужных свидетелей. Вспомните двух других, комиссар.
– Хочешь сказать, что это звенья одной цепи?
– А вы так не думаете?
– Что-то здесь не сходится. ДТП и сердечный приступ – всего лишь несчастные случаи, ничего доказать невозможно. А убийство – совсем другое дело, Томас. Совсем другое.
– Будит ненужные подозрения?
– Именно. Убийство – это вызов.
– Значит, нейтрализовать Россетти другим способом не получилось. Или на это просто не хватило времени.
Интуитивно Миша склонялась к тому же, о чем говорил сейчас ее помощник. И она с удовольствием развила бы эту тему, и устроила бы мозговой штурм, если бы не одно обстоятельство: фотография со стены в квартире Гвидо Россетти. Кто-то очень не хотел, чтобы следствие узнало о ее существовании. То, что она оказалась в руках Миши, – игра случая, подкрепленная бдительностью старухи Дурстхофф и страстью юного фотографа Отто к стрелковым видам спорта. Чье лицо не должно было засветиться ни при каком раскладе? – девушки или… Айди?
Девушки – всеми силами пытается убедить себя Миша, тогда откуда свинцовая тяжесть в груди и сосущая тоска? Промышленный шпионаж, смена работы и… Что он делал в последний год своей жизни? Играл в гольф, смотрел на город с террасы своего пентхауса, три раза встретился с негодяем Готфридом Шоллем и провел несколько ночей с Мишей.
Подругой детства и комиссаром полиции.
Почему Айди солгал относительно нынешней работы в фармацевтической компании? Ведь эту ложь легко разоблачить, – достаточного одного телефонного звонка или запроса по базе данных. Так поступил бы комиссар полиции, но никак не влюбленная вусмерть подружка детства, одинокая и отчаянно некрасивая. Ей, одурманенной «я люблю тебя», такое бы и в голову не пришло.
Айди поставил на подружку – и выиграл.
Мише нужно поговорить с ним, но телефонный разговор вряд ли что-то прояснит. И решение, как и положено всем судьбоносным решениям, приходит спонтанно: Миша берет три дня за свой счет, чтобы лететь в Гонконг. Она не распространяется, для чего ей понадобились эти три дня, но начальство идет навстречу, хотя и со скрипом: работы в отделе невпроворот, дело Шолля пробуксовывает, дело Россетти так и не сдвинулось с мертвой точки. Томас всячески намекает, что давно пора объединить эти два дела в одно – наверное, так Миша и сделает.
После того, как вернется.
Никто не знает о ее планах на ближайшие несколько суток – даже Айди. Для него это будет сюрпризом – появление Миши в окрестностях «Mandarin Oriental», гостиницы, где он поселился.
Четырнадцатичасовой перелет с пересадкой в Пекине вовсе не кажется Мише утомительным: она мечтает. Вопреки здравому смыслу, который все последние дни подсказывал ей: будь осторожна, держи ухо востро! Но прислушиваться к нему некому, полицейский комиссар благополучно остался во Франкфурте, а на борт авиалайнера взбежала подружка детства с тощим рюкзаком за спиной. Стоило самолету набрать высоту, как подружка все сразу же поняла про себя: она отчаянно, невыносимо тоскует. Она хочет увидеть Айди и провести с ним ночь – или день, похожий на ночь, – только этим инспирирован ее марш-бросок на другой конец света, ничем иным.