Змеиная прогулка
Шрифт:
Он издал уклончивое рычание.
Бассейн и окружающий его сад были кристально тихими, как фотография в каком-то глянцевом курортном буклете, оазис безмятежности, отрезанный от вселенной. Ничто не входило без одобрения миссис Делакруа; ничего нельзя было изменить. Казалось, всегда будет светить солнечный свет; синяя, пахнущая хлором вода; плитка была горячей, мокрой и ослепительно белой; влажные полотенца; розовые зонтики с яркой бахромой; и маленькие шаткие столики из стекла и проволоки, переполненные бутылками, журналами и всякими безделушками для досуга.
Лиза поднялась на ноги и потянулась. Она взяла полотенце, пробормотала что-то о душе и скользнула, босиком и почти голая в других местах, к дому. Глаза Лессинга следовали
— Вы будете добры к Лизе? Голос миссис Делакруа прервал его размышления.
«Что?»
«Ты знаешь. Я не наивен и не совсем дряхл, да?
Лукавить было бесполезно. «Никто из нас… Мы еще не предприняли никаких действий».
«Вы оба ясно дали это понять. Я оставлю вас двоих одних, и пора спать, не так ли?
Он рассмеялся ее словам. «Может быть. В любом случае, у меня есть… другие обязательства… еще в Индии. Ничего не произойдет, пока я не приму решение по этому поводу. Не развлекаюсь, тогда бегу».
«Бьен. Это должно быть то, чего вы оба хотите. Она протянула восковую, бледную, как бумага, руку из тени к солнечному свету. Оно выглядело почти бестелесным. — Вы могли бы знать о Лизе?
Он ничего не сказал, и она приняла его молчание за согласие. — Лиза американка, Алан. Как и вы. Она сбежала из дома, когда ей было двенадцать. Она не говорит об этом, но я думаю, что это был ее отец… жестокое обращение с детьми… вы знаете. Американская семья более чем наполовину разрушена, старые ценности утеряны. Она попала в один из ваших городов, была схвачена бандой черных, ее заставили работать проституткой на улице, а затем продали кому-то в Нью-Йорке, который отвез ее в Каир… порнографу, торговцу человеческой плотью. Один из наших людей увидел ее там и купил… в буквальном смысле. Он привез ее во Франкфурт и сделал из нее… как вы это называете?… манекенщицу, образец моды. Она не была обычной проституткой. Любой мог видеть, что у Ней было слишком много… Я не знаю выражения».
— Класс, — пробормотал Лессинг.
«Ах, да, класс. Я вырос в Свободной Республике Конго… сейчас я не свободен и не республика, но это уже другая история. Мой английский лучше немецкого… язык моего дедушки… но мой французский лучше. Ты говоришь по-французски, Алан?
Он покачал головой, и она одарила его печальной полуулыбкой. «Очень грустно, вы, американцы. Никаких языков. Так. Лиза страдала… Мне нет нужды об этом рассказывать. Вы слышите эффект в ее речи: ей нелегко разговаривать. Хотя она пишет. Она хорошо пишет и становится лучше».
Вот почему Лиза говорила так. «Боже мой», — выдохнул он. «Как она, должно быть, ненавидит!»
«А? Нет. Не ненависть. Не так, как некоторые женщины ненавидят мужчин, хотя и с меньшими причинами. Не Лиза. Она тверда и осторожна, как… краб в панцире. Крепкий, готовый к бою… но хрупкий и очень мягкий внутри. Она пытается философствовать. То, что случилось с ней, в наши дни случается со многими. Она не ненавидит, но хочет разрушить систему, которая причинила ей вред. Замените его миром, в котором подобные ужасы не могут существовать».
«Кто мог ее винить? Но она идеалистка. Всегда будут войны, убийства, жестокость, эксплуатация, преступность и проституция. Никакое правительство, никакое «движение», никакая мечтательная политическая философия не остановит это».
«Там говорит наемник: солдат, прагматик. Возможно, ты прав, Алан. Но мы… Лиза и все мы… должны попытаться. Иначе в жизни нет смысла, а?»
Он грубо вытер лицо и плечи пушистым синим полотенцем, которое дала ему Лиза. Внезапно запах хлора в бассейне стал удушающим. «Мне нужно вернуться в Индию. Я не хочу тебя выгонять…»
«Выставить меня? Что это значит? Ох, чтобы меня побеспокоить. Нет, ваш билет и документы есть у моей секретарши, миссис Ван Тассель. Я добавлю подарок, чтобы отплатить тебе за твои услуги». Она поднялась на ноги, поправила сарафан на место и улыбнулась.
Он ухмыльнулся в ответ. «Позже. Может быть.»
Она откровенно рассмеялась. «Лизе нужен хороший человек, Алан. Возможно, ты достаточно хорош? Вызов?»
Он усмехнулся и последовал за ней в дом.
Ужин прошел неловко. Ни среднее американское воспитание среднего класса, ни годы службы в различных армиях не подготовили Лессинга к людям, которые пьют с двенадцатью серебряными приборами. Слава богу, в Южной Африке хотя бы отказались от смокингов и накрахмаленных манишек! Шесть гостей-мужчин госпожи Делакруа были одеты в самую разнообразную спортивную одежду, рубашки и деловые костюмы. Четыре женщины, включая Лизу, были одеты в модные платья в стиле чонсам с разрезом до бедра, сделанные из металлизированной шелковистой синтетической ткани и дополненные лифами такого же цвета с небольшой верхней курткой из полупрозрачного кружевного материала. Секс радостно вернулся после долгих десятилетий душного пуританства, рожденного заново. Единственной, кто был одет в традиционное вечернее платье, была сама хозяйка, царственная и грациозная, как портрет какой-нибудь вдовствующей императрицы.
Лессинг оказался между пожилым африканером и молодым человеком в форме капитана южноафриканской полиции. Первый сразу оценил Лессинга, сделал пару вежливых замечаний, а затем обратился к женщине справа от него, чтобы обсудить скачки в Йоханнесбурге. Полицейский был более откровенен: грубоватый, лысеющий, загорелый и знакомый с военной профессией. Общие друзья-наемники предложили отправную точку, и они продолжили разговор о местных группах сопротивления, расовых волнениях в Америке (о которых полицейский знал больше, чем Лессинг, который не жил там много лет) и нынешней ситуации в его собственной стране. .
— Мы приближаемся к этому, — несчастно сказал капитан. «Рано или поздно у нас произойдет еще одна Великая резня, подобная той, что произошла в 2000 году. Тогда многие другие, как белые, так и черные, будут убиты, и снова ничего не будет решено».
«Что можно сделать», — спросила Лиза через стол, чтобы остановить это? Лессинг уже привыкла к ее бессвязной манере говорить.
Капитан потер тонкие усы. «Как и в прошлый раз: военная сила. В социальном плане мы зашли настолько далеко, насколько могли: образование, здравоохранение, рабочие места, жилье. … простите за выражение… чертов жребий Черные хотят сделать с нами то же, что они сделали с Родезией… Зимбабве. Сначала независимость, затем черное правительство «ведди пропа британцев», затем «президент», который является немногим больше, чем диктатор, затем армейское правление, затем трайбализм, затем преследование белого меньшинства и, наконец, изгнание всего, что осталось у белых. Потом хаос, как сегодня в Зимбабве». На его щеках появились цветные пятна. «Черт побери, я такой же африканец, как и эти люди… предки здесь с 1600-х годов и все такое. Я не оставлю свой дом больше, чем американец английского происхождения, которого краснокожие индейцы вежливо просят покинуть его! Тот же случай; разное соотношение туземцев и белых, вот и все».
Лессинг уже слышал эти аргументы раньше. По его мнению, капитан лишь реалистично описывал ситуацию. С философской точки зрения — морально, этически, в лучшем из всех возможных миров, возможно, не должно быть расового конфликта. Однако человеческое животное, черное или белое, было агрессивным и жадным, и какая бы сторона ни оказалась сверху, почти наверняка злоупотребила бы своим положением. История доказала это, и не было никаких признаков того, что человечество изменило свое мнение. Как говорила старая пила: «В них нет справедливости». Где «законные политические устремления» одного человека стали «угнетением и тиранией» другого? Достаточно было взглянуть на евреев в Палестине, британцев в Ирландии или на любой из дюжины других примеров. Он был рад, когда капитан оставил эту тему.