Знаменитость
Шрифт:
Я знал, что музыкантов нет. Их и не могло быть.
– Мы же сразу договаривались, что оркестра не хотим. Только несколько инструментов. Такое камерное исполнение…
– Акустический концерт, – пояснил из-за моего плеча Ёсиф. Он был слегка под хмельком и смотрел на жизнь гораздо веселее нас.
– Так нет же ничего, – отвернувшись к стенке, пробормотал Алеша. – А сам я на гитаре только три аккорда могу изобразить…
– Все у нас получится! – заявил Ёся. – Маша будет второй гитарой. Серега ритм отобьет, какой никакой. Вилкой по тарелочкам и стаканчикам. Еще дверью скрипеть будем в нужном месте – она у меня певучая. Ну и сам я подыграю маленько.
– У тебя же пальцев нет? – опешил я.
– Только на одной руке! – с энтузиазмом возразил Ёся. – Так что на скрипке я больше не игрун. Продать ее уже успел. Но подумай сам: раз нет одной руки, а еврейский музыкант есть – что требуется?.. Правильно – такой инструмент, чтобы одной рукой играть можно было!
Он с восторгом хлопнул себя по ляжке здоровой рукой и направился к шкафу, бормоча «сейчас, сейчас, я покажу». И принялся лихорадочно шарить в ободранном платяном шкафу. Перетряхнув все его тощее содержимое, Ёсиф нашел то, что нужно и вернулся с гордым видом победителя, в комнату, где валялся Алеша. В руке Ёсиф нес симпатичную губную гармошку.
– Понял!? – он продемонстрировал нам хромированные бока гармоники. – Извини, брат, аккордеона, как ты хотел не получается, зато музыкант-инвалид у вас группе играть таки будет! – хохмил Ёся. – Серега мне сейчас из проволоки соорудит на плечи такую держалку для этого инструмента, и я смогу в нее дудеть сколько хочешь. Не веришь? Ты Ёське Шмеерзону не веришь?
Бодрость и веселье культяпого скрипача никак не подействовали на Алешу.
– А соседи? – даже не пошевельнувшись, спросил он. – Как только начнем шуметь – сразу милицию вызовут.
Я все больше понимал, что он пытается любыми способами избежать необходимости петь.
– Соседи у меня привычные! – снисходительно заявил Ёсиф. – Мы с мужиками тут порой такие концерты закатываем, что хоть святых выноси. Они прошлый год еще возмущались, а нынче как-то притерпелись… И вообще, с каких это пор ты начал о соседях беспокоиться? А, Козырный? Ну, что с тобой?
– Как будто оборвалось что-то внутри, там, в Гатчине, – наконец признался Алеша. – Когда увидел, как этот пацан – Витек – лежит весь в крови… С тех пор все думаю – это же из-за меня! Если б я не выебывался, и продолжал петь, что на роду мне написано – всем было бы только лучше… А я позарился на то, что мне богом не отпущено, будь она проклята – эта запись!
– Брось! – опешил Ёся. – Ладно, Серега, ты иди магнитофон готовь. А мы тут вдвоем потолкуем. Я уже видел, как с артистами такой ступор случается. Знаю, как с этим справляться. Что-нибудь сейчас сделаем. Ты иди, не беспокойся…
В комнате Маша потихоньку перебирала струны гитары. Она наигрывала легкую какофонию, пробуя разные аккорды. Перехваченный резинкой хвост черных волос лежал на ее плече. Она старалась, даже легонько покусывая нижнюю губу. За несколько этих бешеных дней у меня не было времени даже толком полюбоваться на нее, не говоря уже о большем. И только теперь я с первого взгляда оценил, насколько привлекательна эта женщина, когда она так держит гитару, перебирая пальцами по черному грифу сильно, но с нежностью, вверх и вниз. Она заметила мой взгляд и улыбнулась в ответ.
– Ты осторожнее с паяльником! – предупредила Маша. – Все на меня смотришь – пальцы себе не сожги!
И так лукаво она при этом улыбнулась, что стало ясно – и она любуется мной со стороны. Что-то странное творилось тогда. Никогда прежде со мной не случалось такого, чтобы просто сидеть друг напротив друга, поглядывая исподтишка – и от этого уже испытывать небывалое тонкое наслаждение. И, что самое ужасное – трахнуть женщину уже становится не главным. И как это понимать?
Но точно помню, как тогда ощутил неистовый прилив нежности, пополам с болью. Потому что я уже знал – вряд ли нам дано долго вот так смотреть друг на друга. И не отведет ли брезгливо взгляд Старкова, если узнает, как я из уличного автомата позвонил в КГБ, майору Соколову?
– Я подпишу все ваши бумаги, если дадите мне доказательства, что Бес – ваш стукач, – пообещал я ему.
– То есть вы согласны информировать нас о делах Алексея Козырева? – спросил он.
– Сделаю, что смогу, – выдавил я.
– Я тоже посмотрю, что можно сделать, – ответил Соколов. – Позвоните завтра.
Судороги тела агонизирующего Зяблика, все еще отдавались в моих ладонях. Как бы я ни пытался их забыть, или спрятать ладони в карманы, или сжать в кулаки. И я знал, что есть только один способ унять эту пытку.
Я готов был отдать любую цену, чтобы покончить с Бесом. Чтобы он сдох. Пусть даже цена будет тяжкой и грязной. Этого не избежать – я понимал. И когда все кончится, Маша так или иначе узнает это обо мне. Узнает уже скоро. И, может быть, станет презирать не только меня, но даже себя за этот сегодняшний любящий взгляд.
Сияющий Ёся, вывел из соседней комнаты Алешу.
– Можно начинать кон-церт! – с артистической расстановкой объявил бывший скрипач.
– Что будем петь? – осведомился Алеша.
– То, что ты всегда хотел, – опешил я, и только сейчас вдруг понял. – Так ты не знаешь, что ты хочешь петь?!.. Ты же всегда говорил, что хочешь петь что-то нормальное! Ты что, даже не думал над репертуаром?!
Он устало сел на стул.
– Ну, давайте попробуем что-нибудь хорошее, современное? – предложил Ёся. – Надо только начать, – увещевал он, подавая Алеше микрофон.
Тот вяло взял микрофон, поправил длинный шнур, чтобы лежал удобнее.
– Ему всегда другие люди подбирали песни, – объяснила Маша, не переставая перебирать струны.
– Спой «Мечту», Юрия Антонова? – пришло мне в голову. – А что? Помнишь, как ты хотел ее спеть? Хвалил, что песня хорошая. Людям понравится. Играть ее не сложно. Согласен?
Я включил магнитофон, настраивая запись. Стрелочки индикаторов обоих каналов чутко реагировали на малейший звук. Я нажал кнопку. Тонкая магнитная пленка «Тасма», плотно стиснутая вращающимися резиновыми валиками, заструилась с бобины на бобину со скоростью 19 см в секунду. Запись пошла, я беззвучно кивнул.
– Ну, что? Ван-ту-фри, поехали! – воскликнул Ёсиф.