Знаменитость
Шрифт:
Культяпый скрипач выдал вступительную трель на губной гармошке. Маша от души ударила по струнам гитары, и сыграла вступление, как оно звучало у Юрия Антонова. И…
Там, где Алеша должен был запеть – он так и не открыл рта. Гитара замялась и сникла. Я щелкнул тумблером, останавливая запись.
– Извините… – пробормотал Алеша.
– Ничего, бывает! Сейчас сделаем второй дубль! – пожал плечами Ёсиф.
– Какие-то руки у меня совсем холодные, – пожаловался певец, потирая кисти рук.
– Может чаю горячего тебе налить? – спросила Старкова.
– Нет, надо просто распеться, – отказался он.
– Ой! Да когда ж ты распевался! Всегда все с листа делали! – ухмыльнулся Ёся. – Я знаю, чего этому парню не хватает! – подмигнул он.
Я сделал вид, что не понимаю намека скрипача и отмотал пленку обратно. Убедившись, что все готовы, снова включил запись. Маша опять проиграла гитарное вступление, Ёсиф дунул в гармонику. Подошло время вступать голосу.
– Мечта сбывается!.. Мечта сбывается! – не в такт даже не пропел, а как-то проперхал Алеша. – Мечта сбывается!.. – Слова прозвучали так фальшиво, словно певец напрочь потерял не только голос, но и музыкальный слух.
Он в бешенстве швырнул микрофон в угол, отошел и сел на подоконник, засунув мерзнущие кисти рук подмышки. Алеша сидел, отвернувшись от нас, словно пристально разглядывал что-то в непроглядной темени за окном.
Пальцы Старковой вхолостую пробежали по струнам. Все мы молчали. Пленка в магнитофоне бесшумно и безрезультатно утекала, огибая магнитные головки.
– Алеша! Не мучай себя, тебе надо накатить! – заявил, наконец, опытный Ёся. – Я такое часто у артистов видел. Ну, где ж взять кураж, когда поешь на сухую? Давай, я мигом к таксистам слетаю, возьму бутылку «беленькой». Заведемся с «толкача»! Примем по чуть-чуть, и распоешься, как соловей! – обнадежил Ёсиф. Ему самому явно хотелось выпить.
Мне эта идея не нравилась, но другого пути вернуть Алеше необходимый кураж я не видел. Ведь в таком состоянии он петь не сможет. Это было видно невооруженным глазом. И я боялся худшего. Эти два дня Алеша вел себя так, словно у него внутри что-то сломалось. И где-то в глубине души я гнал испуг, что он уже никогда не сможет петь. Как будто вечная радость, которую он всегда испытывал, когда голос свободно лился у него из глотки, навсегда покинула Алешу Козырного.
– Я не стану пить, – не отрываясь от окна, похоронным тоном ответил Алеша. – Вообще, думаю завязать навсегда.
– Тебе надо научиться петь трезвому, – вздохнула Старкова.
Я остановил магнитофон, чтобы не тратить зря пленку. Все стеснялись смотреть на Алешу.
– Я трезвый никогда не пел, – признался Алеша. – Просто не знаю, как это делается. Простите, подвел вас… Ты, Серега, не думай, это не каприз, – всхлипнул Алеша, упорно не отрываясь от окна.
– Ну, тогда пойду хоть чайку поставлю, – пожал плечами разочарованный Ёся, и отправился на кухню.
Я сидел перед готовым к работе, но таким бесполезным сейчас магнитофоном. Не представляя, как вернуть голос Алеше. Я сумел собрать магнитофон. Когда-то прежде был способен раздобыть денег, чтобы организовать запись. Но вдохнуть божью искру обратно в этого человека было выше моих сил. Как ни странно я даже не злился на него. Нисколько. Совсем не так, как бывало раньше.
Даже наоборот. Возможно, сегодня был последний день, когда я мог смотреть в глаза Алеше Козырному без стыда. Еще не чувствуя себя предателем.
– У тебя же талант, Алеша, – только и сказал я.
– Знаешь, Серега! – простонал он. – Талант – он как волк из русской сказки. Оседлал его, и он послушно везет, и выручает. Но его надо кормить. Помнишь сказку? Когда волк поворачивает голову, Иван-царевич, должен кинуть кусок мяса. И когда говядина кончается, приходится Ваньке отхватывать кусок своей ляжки и кидать волку в пасть. Иначе чудес больше не будет.
Он с трудом подбирал слова. Может быть, именно об этом думал, все эти дни, глядя в потолок?
– И вот эти-то куски для волка – самые сладкие. Помнишь? Вот и талант, как волк, долго выручает. Носит, где попало, вытаскивает из передряг. Но за это кормить его требует! Ломтями своей души. Скармливать ее по кусочкам. И в какой-то момент уже мясо ободрано до костей. И взять его негде – все истратил почем зря, все по мелочам раньше скормил. И чудеса кончились…
Я сел рядом на подоконник. Не зная, что ответить, просто обнял его за плечи. Старкова отложила гитару и подошла к нам. Вплотную, как в Москве.
– Ну, что у тебя не так? Руки мерзнут? – спросила Старкова Алешу. – Хочешь, погрею? Ты не бойся, это у тебя временно. Если в горле связки целы – значит, голос будет. Это у тебя в голове тормоза, это пройдет.
Но Алеша только судорожно отдернул руку, засунув ее обратно подмышку.
– Давайте хоть что-нибудь запишем? – предложил Ёсиф, вернувшийся с горячим чайником. – А то аппаратура попусту простаивает – он кивнул на тихо гудящий в центре комнаты магнитофон. – Давай, Маша тебя, что ли запишем? Спой хотя бы вполголоса? Пусть останется для истории?
Мысль была хорошая. Мы еще немного поуговаривали Машу, и она согласилась. Взяла гитару, и пошла настраиваться потихоньку спеть. А Ёся налаживал ей что-то самодельное вместо стойки для микрофона. И пока они всем этим занимались, я сказал потихоньку, чтобы они не слышали.
– Это ничего, что сейчас не пошло. Ты прости, что я не смог все толком организовать, что нет оркестра, нет зрителей, аккордеона – и того нет! Просто другой возможности у нас не будет. Эта – последняя. Но ты не думай, я не давлю на тебя. Посиди с нами и все. А потом попробуем еще, когда будешь готов?
Он кивнул. А я пошел к магнитофону и начал отстраивать уровень под негромкий голос Старковой. Она потихоньку распевалась на пробу.
– Что стоишь, качая-ась, то-онкая рябина! Головой склонилась до самого тына!..
Я уже почти настроил звук, когда Алеша спрыгнул с подоконника.
– Спою! «Тонкую рябину» и спою! – объявил он.
– Так это же женский репертуар? – опешил Ёсиф.
– Какая разница? – пожал плечами Алеша. – Пел же я по пьяни: «И вот я проститутка! Я фея из бара»? И ничего!