Знаменитые русские о Неаполе
Шрифт:
«Целые две недели я каждый день ходил в мастерскую, чтобы понять, где мой расчет был неверен. Иногда я трогал одно место, иногда другое, но тотчас же бросал работу с убеждением, что части картины были в порядке и что дело было не в них. Наконец мне показалось, что свет от молнии на мостовой был слишком слаб. Я осветил камни около ног воина, и воин выскочил из картины. Тогда я осветил всю мостовую и увидел, что картина моя была окончена…»
Осенью 1833 г. картина Брюллова была выставлена для всеобщего обозрения. «У нас в Риме важнейшим происшествием была выставка картины Брюллова в его студии. Весь город стекался дивиться ей», – сообщал из Рима философ Н. М. Рожалин своему другу С. П. Шевыреву. Работа Брюллова была объявлена «первой картиной золотого века в искусстве». Больной Вальтер Скотт приехал в Рим, когда мастерская Брюллова была уже закрыта
После Рима картина выставлялась в Милане (в Ломбардском зале Брерского дворца), затем – с неменьшим успехом – в Парижском Салоне 1834 г. в Лувре, где Большое жюри, состоявшее из виднейших деятелей французского искусства, присудило автору «Последнего дня Помпеи» золотую медаль. Брюллов был избран почетным членом академий Болоньи, Флоренции и Пармы. Миланская Академия изящных искусств, прислав Брюллову диплом почетного члена, писала: «…Присоединив Вас к себе в качестве своего почетного члена, Академия только увеличила блеск своей славы…».
В Россию «Гибель Помпеи» прибыла в конце 1834 г. и выставлялась в Эрмитаже, а затем в Академии художеств. А. Н. Демидов заплатил за картину 40 тысяч франков и преподнес ее в дар российскому императорскому дому. О триумфальном появлении картины в Петербурге поэт Е. А. Баратынский написал стихи:
Принес ты мирные трофеиС собой в отеческую сень –И был «Последний день Помпеи»Для русской кисти первый день!Когда в 1836 г. Карл Брюллов возвратился в Петербург, совершив из Италии путешествие через Грецию и Малую Азию на юг России и оттуда в Москву и Петербург, его ожидала почетная встреча в Академии художеств. Царь Николай I наградил Карла Брюллова орденом Анны з-й степени.
Следующее посещение К. Брюлловым Италии состоялось лишь в 1850 г. Тогда, неожиданно прервав лечение от легочной и сердечной недостаточности на острове Мадейра, Брюллов снова приехал в Рим. Некоторое время прожил на Via del Corso у своего друга Анджело Титтони (соратника Гарибальди, видного участника революционного движения и полковника национальной гвардии, недавно отсидевшего несколько месяцев в заточении в замке Св. Ангела), а летом 1851 г. переехал в загородный дом Титтони в местечке Манциана в окрестностях Рима. Там 23 июня 1852 г. Карл Павлович Брюллов скоропостижно скончался. Его тело было перевезено в Рим и 26 июня похоронено по обряду протестантской церкви (к которой принадлежал Брюллов) на кладбище Тестаччо.
Николай Васильевич Гоголь
Николай Васильевич Гоголь (1.04.1809, Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губ. – 21.02.1852, Москва) – писатель, публицист. С юношеских лет, как многие молодые люди его поколения, был увлечен Италией, что находило выражение в весьма незрелых стихотворных опытах. Вот одно из его «итальянских стихотворений», которое двадцатилетнему Гоголю удалось опубликовать в одном из центральных журналов:
Италия
Гоголь впервые приехал в Италию, будучи уже известным писателем, весной 1837 г. для продолжения работы над начатыми в Швейцарии и Франции «Мертвыми душами». Жил в Риме, в квартале художников у Piazza Barberini – сначала на Via San Isidore, затем на Via Felice (позже переименованной в Via Sistina). В жаркие летние месяцы старался покинуть Рим, уезжая либо на воды в Швейцарию
В апреле 1838 г. Гоголь писал из Рима другу детства – А. С. Данилевскому:
«Ты спрашиваешь меня, куда я летом… Никаких мучительных желаний, влекущих вдаль, нет, разве проездиться в Семереньки, то есть в Неаполь».
Первый раз побывал в Неаполе летом 1838 г. по приглашению своей знакомой по Италии, тридцатилетней княжны Варвары Николаевны Репниной-Волконской (впоследствии известной писательницы и мемуаристки). Весьма похоже, что Гоголь очень рассчитывал на это приглашение, о чем говорят его письма уехавшей в Неаполь Репниной:
«Итак, Вы уже в Неаполе. Как я завидую Вам! Глядите на море, купаетесь мыслью в яхонтовом небе, пьете, как мадеру, упоительный воздух. Перед Вами лежат живописные лазарони; лазарони едят макароны; макароны длиною в дорогу от Рима до Неаполя, которую Вы так быстро пролетели. Я думаю, как Вам теперь кажется печален наш бедный Рим с его монастырями, Колизеями, кардиналами и Пиаццою Барберини… Я думаю, князь Григорий Петрович ‹Волконский› в больших теперь хлопотах: распределяет комнаты, повелевает одной сделаться детскою, другой быть столовою, третьей – гостиною, в которой – увы! – вряд ли достанется сидеть пишущему сии строки. Прошу извинить меня великодушно, что так нахально втиснул я сюда свою особу. Издавна уж так устроено людское самолюбие: всюду хочется всунуть свою рожу, хоть эта рожа ни на что не похожа. И в самом деле, до того ли Вам, будучи теперь так очарованными красотами Неаполя, чтобы думать о такой пешке, как я?»
Как бы там ни было, Репнины-Волконские пригласили Гоголя погостить в Неаполе, а также на их даче в курортном городке Кастелламаре (между Неаполем и Сорренто). 30 июля 1838 г. Гоголь писал из Неаполя матери:
«Здоровье мое недурно. Климат Неаполя не сделал на меня никакой перемены. Я ожидал, что жары здешние будут для меня невыносимы, но вышло напротив: я едва их слышу, даже не потею и не устаю; впрочем, может быть, оттого, что не делаю слишком большого движения… На днях я сделал маленькую поездку по морю, на большой лодке, к некоторым островам и между прочим посетил знаменитый голубой грот на острове Капри. Скалы и утесы здесь картинны. Их такое множество. Но мне жизнь в Риме нравится больше, чем в Неаполе, несмотря на то что здесь гораздо шумнее».
На даче Репниных-Волконских в Кастелламаре Гоголь продолжает писать первый том «Мертвых душ», однако расстроенное здоровье и денежные затруднения мешают ему активно работать:
«О себе ничего не могу сказать слишком утешительного. Увы! Здоровье мое плохо, и гордые мои замыслы… О, друг! Если бы мне на четыре, пять лет еще здоровья! И неужели не суждено осуществиться тому?.. Много думал я совершить… Еще доныне голова моя полна, а силы, силы… Но Бог милостив. Он, верно, продлит дни мои. Сижу над трудом ‹„Мертвыми душами“›, о котором ты уже знаешь: я писал к тебе о нем; но работа моя вяла, нет той живости… Недуг, для которого я уехал и который было, казалось, облегчился, теперь усилился вновь. Моя геморроидальная болезнь вся обратилась на желудок. Это несносная болезнь. Она мне говорит о себе каждую минуту и мешает мне заниматься. Но я веду свою работу, и она будет кончена, но другие, другие… О, друг, какие существуют великие сюжеты! Пожалей обо мне!.. Мои обстоятельства денежные плохи, и все мои родные терпят то же, но черт побери деньги, если бы здоровье только! Год как-нибудь, может, с помощью твоей… как-нибудь проплетется».
«Зима в Риме прелестна. Я так себя чувствовал хорошо! Теперь мне хуже: лето дурно, душно и холодно. Неаполь не тот, каким я думал найти его. Нет, Рим лучше. Здесь душно, пыльно, нечисто. Рим кажется Париж против Неаполя, кажется щеголем. Итальянцев здесь нельзя узнать; нужно прибегать к палке, – хуже, чем у нас на Руси… Живу я в Кастелламаре, в двух часах от Неаполя. Я здесь начал было пить воды, но оставил воды. Вод здесь страшное множество: один остров Искья весь обпарен минеральными ключами. Скалы прелестны. Время я провожу кое-как: я бы проводил его прекрасно, если бы не мое здоровье».