Знают истину танки !
Шрифт:
А рев мотоциклов уже за самой нашей спиной. Барнягин смотрит, прижмурясь, как они несутся:
— Ну, ребята, сейчас будут бить. Насмерть. И ранеными в карцер. Валите на меня, все равно…
уже кричат, чтобы перекрыть мотоциклы:
— Кто останется жив — привет товарищам! Да здравствует свобода!!
Все четверо они впились, как
летят мотоциклы. Их восемь. Сзади каждого — автоматчик. Все на нас!
Разъезжаются вправо и влево, чтоб охватить нас кольцом. Остановились с разбегу. Автоматчики соскакивают и, замахнувшись
Опрокидывается небо. Теперь только небо во весь экран, небо с облаками.
крики:
— Р-разойдись, стервятина! Р-раступись, падаль, по одному! Руки назад! Свободы захотели?..
бьют. Здесь, в зрительном зале, бьют. Слышны удары по телам, паденья, топот, кряхт, хрип, тяжелое дыхание бьющих и избиваемых. Крики боли. Ругательства и ликование.
Кучевые облака — храмы небесные, снежные дворцы — медленно проплывают голубым небом.
стало тихо.
Небо отходит в верхнюю часть экрана, а снизу выступают верхушками столбы строительных лесов и сами леса. Двое заключенных мерно несут по помосту вдоль стены носилки с диким камнем.
Они несут так медленно, как плывут эти облака.
Они идут — и все здание постепенно показывается нам в медленном повороте. Это — тюрьма-крепость. Одно крыло ее уже построено: неоштукатуренный массив дикого камня, только дверь небольшая и оконца крохотные в один рядок. Не пожалели камня.
Второе крыло лишь теперь и строится. Мы поднялись с подносчиками и видим, что возводимые стены тюрьмы — толще метра. Сверху видно, как на клетки маленьких камер и карцеров разделена будущая тюрьма.
грохот камня, высыпаемого из носилок.
Подносчики высыпали камень около худощавого юноши Р-27, кладущего стену. Высыпали, постояли. Еще медленней пошли назад. Как будто раздумывают: да надо ли носить?
И Р-27 кладет стену с той же печальной медленностью, с той же неохотой. Камни бывают большие, он их не без труда поднимает на стену двумя руками, выбирает им место.
А в небе плавает коршун.
А вокруг — и без того з о н а. Колючка, вышки.
Степь.
ветерок посвистывает.
Р-27 тешет камень молотком, чтобы лег лучше.
Каменщики и подносчики в разных местах вокруг возводимых стен. Все работают с такой же надрывной неохотой.
КРУТО СВЕРХУ.
От лагерных ворот подходит к тюрьме воронок — такой же, как в городах, но откровенного серо-черного цвета. Его подают задом к двери тюрьмы. Все на постройке замирают: у груд камней, внизу, откуда нагружаются носилки; на трапах; на лесах у косо-ступенчатых стен. Бригада напряженно смотрит, как
открывается задняя дверца воронка, отпадает подножка, выскакивают трое солдат и из кабины выходит лейтенант в зеленой фуражке.
Навстречу им открывается окованная железом дверь тюрьмы. Оттуда выходит надзиратель с большим ключом (его голубые погоны с белыми лычками — мяты) и еще другой в матросской форменке без нашивок, на груди обнажен угол тельняшки.
Лейтенант кричит внутрь воронка: — Вы-ходи!
И по одному, сгибаясь при выходе, а потом распрямляясь с усилием и болью, выходят четверо беглецов. Все они избиты до крови и досиня. У троих руки связаны за спиной. Первым идет Барнягин с заплывшим глазом, с лиловой полосой на лбу. Но голову закинул и кивает строителям.
Потом — Гедговд, кровоточа ртом, с распухшей губой. Спина его долгая не распрямляется.
У третьего рука висит плетью, одежда с плеча содрана, там рана.
Шагов двадцать им до раскрытых дверей тюрьмы. Надзиратель" морячок" ногой поддает проходящим, и лицо его при этом искривляется радостной психопатической истерикой.
Надзиратели вошли вслед за арестантами. Дверь заперлась.
Солдаты вскочили в воронок, и он отходит к воротам.
Общий вид все так же неподвижных строителей.
Острое мучение на чутком лице Р-27. Это его избили вместе с беглецами.
Припал ничком на стену, уронил голову.
звякнул
упавший мастерок.
К Р-27 подходит Мантров. Та же арестантская черная куртка, тот же картузик, такие же номера, но какая-то рассчитанностъ, чуть ли не изящество и в его одежде, и в его движениях. И лицо очень чистое хорошо выбрито или на нем еще не растет.
Обнимает дружески товарища:
— Ну брось, Володька! Володька…
Володя поднял голову. Что же можно «бросить», если тебя только что избили сапогами?!
— Виктор! Как мы можем так низменно жить? Зарабатывать у палачей пайку хлеба! Сто грамм каши лишней на ужин! — и чем? Что строим тюрьму для себя самих?!..
Уголок номера на его фуражке чуть отпоролся и треплется ветерком. Больше нечему развеваться на этих стриженых головах.
Мантров омрачился. Вздохнул:
— Я не напрашивался на эту работу, ты знаешь. Я добивался вывести бригаду за зону. А назначили сюда…
Р-27 с негодованием:
— Хотя бы у блатных мы переняли немножко гордости, цыплячьи революционеры! Ведь блатные не положат ни камешка на стену своей тюрьмы! И не натянут ни одной нитки колючей проволоки! Трех лет еще не прошло- студентами какие мы гордые речи произносили! Какие мы смелые тосты поднимали — перед девчонками! А здесь — наделали в штанишки?..
Мантров, проверив, чист ли камень, садится боком на стену:
— Но прошло три года, и пора становиться мужчинами. Здесь постарше нас, поопытней, — а что придумали? Вот, Герой Советского Союза… А что придумал он? Куда бежал? На что рассчитывал? Таран!своими боками… Или полковник Евдокимов. Академию Фрунзе кончил, два раза упоминался в сводке Информбюро. И говорит: я из окружения полдивизии вывел, а вот что здесь делать — не знаю…
— Но из нашей трезвой трусости! Из нашего беспамятного рабства! — какой-то же выход должен быть!!