Зной
Шрифт:
Она на мгновение задумалась.
— Все выглядело так, точно лучшее, что может дать жизнь, у него уже позади.
Карлос расспрашивал ее об увлечениях отца, о его привычках, о любимых словечках. И похоже, искренне изумился, услышав, что Карл усердно посещал церковные службы.
— Бабушка объясняла грехопадение моей матери тем, что отец был «язычником». Она часто повторяла: «Женись на христианке, христиане добры к детям».
— Он стал хорошим христианином, — сказала Глория.
— Слишком поздно, — ответил Карлос.
Однако вопросы задавать продолжил. Вскоре она обнаружила, что отвечает ему с непривычной для нее прямотой. И не ощутила стыда, даже когда он спросил, не было ли у нее романа с его отцом.
— Не было, — сказала она.
— Надеюсь, вопрос не показался вам грубым.
— Нет.
— Понимаете, мне хочется понять, почему вы столько для него делаете, — пояснил он.
— Потому что должна, — сказала она.
— Нет. Не должны. Оттого-то мне и это и любопытно. Перед знакомством с вами я полагал, что вы его… подруга?
Глория слабо улыбнулась:
— Нет.
— Или жена.
Она покашляла, прочищая горло:
— Нет.
Ко времени, когда они достигли южной границы ареала Сан-Диего, вопросы у Карлоса закончились.
— Все так трудно, — сказал он. — Обычно на то, чтобы узнать человека, уходят годы. А тут получается какой-то ускоренный курс обучения.
— Мне тоже потребовалось время, чтобы пробить его оборону, — ответила Глория. И подумала: а ты ее пробила?
Карлос попросил разрешения снять туфли.
— Чувствуйте себя как дома.
Он откинулся назад, уперся ступнями в пол, потянулся. На груди его рубашки проступили темные пятна.
— Расскажите о себе, — попросил он.
— Что?
— Про меня вы уже все знаете. Я вам целый доклад прочитал. Теперь ваш черед.
— Это не так уж и интересно.
— Каждый человек интересен, — возразил он и зевнул.
— Может, вам лучше поспать?
— Если мне станет скучно, — сказал он, — я засну посреди вашего рассказа и вы сможете остановиться.
— Я никогда еще не произносила речей на этот счет, — сказала Глория.
— А вам и не нужно произносить речь. Я буду задавать вопросы. Вы в какой день родились?
— Девятнадцатого января.
— О! — Карлос выпрямился. — Так до вашего дня рождения рукой подать.
— Да, — подтвердила она.
— Тогда я спою вам поздравительную песнь.
— Подумать только, как мило.
— Что.
— Да то, что я не нуждаюсь в таких напоминаниях.
— Рассказывайте дальше, — попросил он.
— Нет, — ответила она. — Не хочется.
— Сколько вам лет?
— Разве можно задавать такие вопросы?
— Не знаю, — ответил Карлос. — В институте благородных девиц я не учился.
— Вопросы о том, сколько человек весит и каковы его политические взгляды, также считаются неуместными.
— К политическим взглядам мы сейчас перейдем, — сказал он. — А спрашивать, сколько вы весите, необходимость отсутствует.
Глория бросила на него довольный взгляд:
— Большое спасибо.
— Я хотел сказать, тут вам стыдиться нечего.
Она немного увеличила мощность, на которой работал кондиционер.
— Вот и граница.
Снова появились щиты с силуэтами бегущих людей. Разрисованный заменили — сомбреро на нем больше не было. И прочие щиты тоже остались на прежних местах — те, что отсчитывали время до появления сообщения:
ВЫ ПОКИДАЕТЕ СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ
Глория искоса поглядывала на Карлоса. Он читал надписи на щитах — широко открытыми и неопределенно встревоженными глазами. Разумеется, все внимание пограничников оказалось прикованным к нему. Карлос был одним из тех, кого они старались не впускать в страну. А Глория — одной из тех, чьи права — в том числе на получение услуг — защищались законом. Если слишком многие из таких, как он, пересекают границу, страдают такие, как она. Дороги, и без того забитые машинами, забиваются еще пуще. Налоги лезут вверх, чтобы поддержать тех, кто претендует на льготы, не имея даже «зеленой карты».
Глории было неловко перед Карлосом. И неловко перед Мексикой, вынужденной терпеть такое отношение к ней. И в то же самое время Глория — как и многие калифорнийцы — негодовала на Мексику. Граждане этой страны пересекали границу гуртами.Они присваивалиее деньги и ее материальные запасы. И это онисоздавали для себя гетто, отказывались учить английский и захватывали радиостанции.
То, что калифорнийцы тратили так много времени на разговоры о Мексике, служило признаком определенного родства с ней, пусть даже предмет у этих разговоров всегда был один: «не следует ли нам выслать их всем скопом домой, а потом запереть ворота?» Во время практически каждых происходивших в штате выборов дождем сыпались относившиеся к иммиграции предложения. Люди рассуждали о «Мексифорнии», о том, что произойдет, когда непреклонное шествие статистических данных доберется до точки, в которой мексиканцы станут не меньшинством и даже не большинством, а правящим классом.
Мы только о них и думаем, думала Глория.
Мы? О них?
Мы.
Мы —это была она. А они были ими.
Когда ей приходилось заполнять анкеты, в которых присутствовала графа «национальность», Глория оставляла ее пустой. А всякий раз, как кто-нибудь заговаривал с ней на улицах Лос-Анджелеса по-испански, ощущала умеренное негодование. «Я говорю по-английски; я училась на врача; я прочла Чосера и получила за это высшую отметку».